Потом мы спотыкались. Джо показывал мне картинку, как ему казалось, отображающую то, о чем я говорил. Она возникала в воздухе, рассматривать ее было удобно; если я поворачивал голову, картинка смещалась. Это было цветное движущееся стереоизображение, живое и четкое, – что ж, через каких-нибудь двадцать лет и мы этому научимся. Забавно, что образы возникали прямо в воздухе, без видимого проектора, – но это лишь эффект стереооптики; мы уже способны втиснуть реальный вид Большого каньона в аппаратик, умещающийся на ладони.

А вот что действительно впечатлило меня, так это закулисная сторона всего происходящего. Я задал Джо вопрос, он напел что-то своему микрофону, и мы промчались по тамошней «Библиотеке Конгресса».

Папа утверждает, что библиотечное дело – основа всех наук, так же как математика – ключ к ним, и что мы либо выживем, либо загнемся, в зависимости от того, насколько хорошо библиотекари справляются со своей работой. Профессия библиотекаря не казалась мне такой уж сногсшибательной, но, возможно, папа говорил о не совсем очевидной истине.

В этой «библиотеке» сотни, а может, и тысячи веганцев просматривали изображения, слушали звукозаписи, и перед каждым висел серебристый шарик. Джо сказал, что они «записывают память». Это было что-то вроде заполнения карточек для библиотечного каталога, только в результате получалось нечто, больше напоминавшее нейронную цепочку памяти. Девять десятых этого здания занимал электронный мозг.

Я заметил треугольное украшение, как у Мамми, но картинка быстро сменилась. Джо тоже носил такой знак (в отличие от других веганцев), но я не удосужился спросить, что это означает, потому что виды невероятной «библиотеки» увели нас к разговору о кибернетике. Позже я решил, что треугольник – что-то вроде значка масонской ложи или ключика Фи-Бета-Каппа[18]. Мамми была необыкновенно умна даже по веганским меркам, и Джо не намного от нее отставал.

Каждый раз, когда Джо был уверен, что понимает какое-нибудь английское слово, он потягивался от удовольствия, как щенок, которого почесали за ухом. Он полон достоинства, но такой жест не считается невоспитанностью у веганцев. Они улыбаются и хмурятся всем телом – настолько это тело пластичное и подвижное. Если веганец неподвижен, он либо недоволен, либо чрезвычайно обеспокоен.

Занятия с Джо позволили мне, не вставая с кровати, узнать многое. Картинки показали, чем отличается «начальная школа» от «университета». В «детском саду» я увидел веганца, увешанного малышами; они барахтались, как щенки колли, пробирающиеся к миске с молоком по головам своих сестренок и братишек. А вот «университет» оказался местом, полным тихой прелести; диковинные деревья, травы и кустарники росли вокруг очаровательных зданий сюрреалистической архитектуры, ни на что не похожей; впрочем, я изумился бы, увидев нечто знакомое. Линии в большинстве плавные, а в «прямых» угадывалось то неповторимое сочетание, которое греки называли «энтазис» – изящество и сила.

Напоследок Джо пришел ко мне, сияя от удовольствия. Он принес еще один серебристый шар, крупнее прежних. Разместил его передо мной и пропел своему шару:

Послушай это, Кип!

Тут же больший шар проговорил по-английски:

– Послушай это, Кип!

Извиваясь от восторга, Джо поменял шары и попросил меня сказать что-нибудь.

– Что же тебе сказать? – спросил я.

Что же тебе сказать? – повторил большой шар по-вегански.

Это был мой последний урок с профессором Джо.

Несмотря на ненавязчивую помощь, несмотря на потрясающую восприимчивость Мамми, я был похож на доблестного ветерана в Вест-Пойнте – принятого с почетом, но совершенно не подготовленного к усвоению курса. Я так и не разобрался в веганской системе власти. Да, у них было правительство, но не похожее ни на одно из известных мне. Джо имел представление о демократии, представительстве, голосовании и судопроизводстве; он мог выудить немало примеров с разных планет. Он считал, что демократия «хорошая система для начинающих». Это звучало бы высокомерно, будь веганцам свойственно высокомерие.

Я никогда не встречал их детей. Джо объяснил, что пока дети не научились пониманию и симпатии, им не следует встречаться со «странными существами». Я мог бы обидеться на это, если бы сам еще не усвоил азы «симпатии и понимания». В самом деле, если десятилетний землянин увидит веганца, он либо убежит, либо примется тыкать в него палкой.

Я попытался узнать об их правительстве у Мамми, спрашивал о том, как они поддерживают гражданский порядок, соблюдают законы, наказывают за преступления и нарушения правил дорожного движения.

И почти ничего не добился. Она долго размышляла, потом спросила: «Как же можно идти против собственной натуры?»

Думаю, величайший недостаток веганца – полное отсутствие недостатков. Это ведь может и раздражать.

Медики заинтересовались лекарствами, найденными в шлеме Оскара, – так мы интересуемся травами лекаря-колдуна. Правда, этот интерес не совсем праздный; вспомните о наперстянке и кураре.

Я рассказал им, каково действие каждого лекарства; в большинстве случаев наряду с коммерческим названием я помнил его химический состав. Мне было известно, что кодеин получают из опиума, а опиум из мака и что декседрин – сульфат чего-то, но на этом мои познания кончались. Органическая химия и биохимия сложны даже без языкового барьера.

Мы сумели объяснить, что такое бензольное кольцо, когда Чибис нарисовала его и продемонстрировала свое двухдолларовое колечко; также мы договорились о понятиях «элемент», «изотоп», «период полураспада» и «периодическая система». Я хотел руками Чибис нарисовать формулы, но мы не имели ни малейшего представления о структурной формуле кодеина; не помогли даже принесенные веганцами детские игрушки в виде кубиков, соединявшиеся друг с другом только в соответствии с валентностью элементов, которые они представляли.

Чибис отвела душу. Возможно, хозяева от нее узнали мало, зато она много узнала от них.

В какой-то момент я понял, что Мамми не была – или была, но не совсем – существом женского пола. Но это и не важно; материнство – вопрос отношения, а не биологической принадлежности.

Если бы Ной спускал свой ковчег на Веге-5, каждой твари пришлось бы взять не по паре, а по дюжине. Разобраться с тамошним половым вопросом я даже не надеялся. Но четко понял, что предназначение таких, как Мамми, – забота. Возможно, Мамми бывают разного пола; возможно, принадлежность зависит от свойств характера.

Я познакомился с одним веганцем «отцовского типа». Его можно назвать «губернатором» или «мэром», но ближе будет «приходской священник» или «скаутмастер»; вот только его власть распространялась на целый континент. Он вошел к нам во время занятия, поприсутствовал минут пять, призвал Джо добросовестно выполнять свои обязанности, велел мне поправляться и быть хорошим мальчиком и степенно отбыл. Он вернул мне чувство уверенности в себе – как делал папа, – и без объяснений стало ясно, что это «отцовский тип». Чем-то это походило на посещение госпиталя августейшей особой, но без всякой помпы. И ведь наверняка трудно было втиснуть в плотное расписание высокопоставленного лица визит в мою палату.

Джо не проявлял ко мне ни материнских, ни отцовских чувств; он обучал меня и изучал меня. Это был «ученый тип».

Однажды ко мне прибежала до крайности возбужденная Чибис. Встала в позу манекена.

– Как тебе мой новый весенний прикид?

На ней был облегающий серебристый комбинезон, на спине горбик вроде рюкзачка. Выглядела она миленько, но не сногсшибательно, потому что сложена была как щепка и наряд это только подчеркивал.

– Очень неплохо, – похвалил я. – Учишься на акробата?

– Глупый ты, Кип! Это мой новый скафандр – на этот раз настоящий.

Я взглянул на Оскара, огромного и неуклюжего, занимающего весь шкафчик, и тихо сказал ему:

Слышал, старина?

О вкусах, брат, не спорят…

– Шлем-то где? Или не подошел?

Она хихикнула:

– А я в шлеме.

– Да ну? Новый наряд короля?

– Почти угадал. Кип, отбрось предрассудки и послушай. Этот скафандр такой же, как у Мамми, только сделан специально для меня. Мой старый был не ахти, жуткий холод Плутона совсем его доконал. А этот – чудо! Вот, например, шлем. Он на мне, но его не видно. Силовое поле. Не пропускает газ ни внутрь, ни наружу. – Она подошла поближе. – Шлепни меня.

– Чем?

– Ой, я и забыла. Кип, скорее выздоравливай и слезай с кровати. Хочу повести тебя на прогулку.

– Я-то не против. Говорят, уже скоро.

– Хорошо, если так. Вот, смотри. – Она шлепнула себя по щеке. В нескольких дюймах от лица рука встретила препятствие. – А теперь! – Очень медленно поднесла к лицу руку.

Та прошла сквозь незримый барьер. Чибис показала мне «нос» и захихикала.

Это впечатляло – скафандр, в который можно просунуть руку! Я смог бы передать Чибис и воду, и декседрин, и глюкозу, когда ей было нужно.

– Ничего себе! Как он устроен?

– На спине, под запасом воздуха, комплект батарей. Дыхательной смеси хватает на неделю, не надо беспокоиться о шлангах, потому что их нет.

– Хм… А если предохранитель перегорит? Надышишься вакуумом.

– Мамми уверяет, что такого быть не может.

Похоже на правду. Мамми ни разу не ошибалась, когда была в чем-то уверена.

– И это еще не все, – продолжала Чибис. – Он как вторая кожа, сочленения не мешают, в нем не жарко и не холодно. Просто верхняя одежда.

– Ну а если обгоришь? Это вредно, сама говорила. Даже на Луне вредно.

– Исключено! Это поле еще и поляризует. Кип, пусть тебе сделают такой же скафандр – погуляем!

Я взглянул на Оскара.

Развлекайся, парень, сказал он отстраненно. Я не ревную.

– Видишь ли, Чибис, я предпочитаю то, в чем разбираюсь. Конечно, интересно было бы опробовать твой мартышкин костюмчик…

– Сам ты мартышка!

Однажды утром я проснулся, перевернулся на другой бок и понял, что голоден.

Тогда я рывком сел. Я ведь перевернулся в кровати.

Меня предупреждали, что ждать осталось недолго. «Кровать» превратилась в кровать, а я снова стал хозяином своего тела. Более того, я хотел есть, а ведь не чувствовал голода ни разу с тех пор, как попал на Вегу-5. «Кровать» была так устроена, что каким-то хитроумным способом питала меня без еды.

Голод! Я недолго радовался этой роскоши; так здорово снова ощущать все тело, а не только голову. Слез с кровати, переждал головокружение и ухмыльнулся. Руки! Ноги!

Я исследовал мои замечательные конечности. Они оказались целыми и невредимыми.

Я присмотрелся. Кое-что все же изменилось.

Раньше на левой ноге был шрам, приобретенный еще в детстве. Шрам исчез. Давным-давно на карнавале я сделал татуировку «Мама» на левом предплечье. Мама очень расстроилась, папа скривился от отвращения, но велел сохранить напоминание о моей глупости. Татуировки как не бывало.

И с рук, и с ног исчезли мозоли.

Я, бывало, обкусывал ногти. Они оказались чуть длинноваты, но безукоризненны. Уже давно я потерял ноготь на мизинце правой ноги, когда поскользнулся, опуская топор. Теперь он был на месте.

Я поспешно глянул на шрам от аппендицита – и вздохнул с облегчением. Если бы и о нем позаботились, я бы, наверное, усомнился, что я – это я.

Зеркало над комодом отразило меня с такими патлами, что впору выступать на эстраде. Обычно я стригусь под бокс. Однако лицо чисто выбрито.

На комоде лежали доллар и шестьдесят семь центов, механический карандаш, листок бумаги, часы и носовой платок. Часы шли. Банкнота, бумажка и носовой платок были выстираны.

Одежда, тщательно отреставрированная и безукоризненно чистая, ждала на столе. Носки были не мои; ткань на ощупь напоминала войлок, если бывает войлок, который не толще салфетки «Клинекс» и не рвется при растягивании. На полу стояли кроссовки, точно такие же, как у Чибис, с логотипом «Ю. С. Раббер», но моего размера и тоже из войлока, потолще. Я оделся.

Я оглядывал себя в зеркале, когда Чибис пинком распахнула дверь.

– Кто-нибудь дома? – Она держала поднос. – Как насчет завтрака?

– Чибис! Посмотри на меня!

Она посмотрела.

– Неплохо, – признала она, – для обезьяны. Тебе надо постричься.

– Разве это не чудо! Я снова целехонек!

– Ты никогда и не разваливался, – сказала она, – разве что местами. Меня каждый день информировали о ходе твоего выздоровления. Куда поставить?

Она опустила поднос на стол.

– Чибис, – сказал я, задетый за живое, – тебя совсем не волнует, что я поправился?

– Конечно волнует. Стала бы я просить у них разрешения принести завтрак? Да я еще вчера знала, что тебя собираются распеленать. Как думаешь, кто тебя побрил и обрезал ногти? Гони доллар. Бритье дорожает.

Я взял несчастный доллар и протянул ей. Она не взяла:

– Шуток не понимаешь?

– «Ни кредитором будь, ни должником…»

– Полоний. Старый тупой зануда. Кип, чтобы я взяла у тебя последний доллар!

– Ну и кто тут не понимает шуток?

– Давай лопай, – сказала она. – Этот пурпурный сок на вкус как апельсиновый – очень неплохо. Болтунья – имитация, я попросила покрасить ее в желтый цвет – яйца здесь ужасные. Неудивительно, если знать, откуда их берут. Вот эта маслянистая субстанция – растительный жир, тоже подкрашенный. Хлеб – он и есть хлеб, сама поджаривала. Соль тоже настоящая, только они удивились, что мы ее едим, – для них она ядовита. Не беспокойся, все проверено на морской свинке, то есть на мне. Кофе нет.

– Страдать не буду.

– Я его вообще не пью – хочу подрасти. Ешь. Тебе специально понизили уровень сахара в крови, чтобы проголодался.

Аромат был замечательный.

– А твой завтрак где, Чибис?

– Я уже поела. Буду смотреть на тебя и глотать слюнки.

Пища, при всей своей непривычности, была то, что доктор прописал, – в данном случае, наверное, буквально. Никогда не получал такого удовольствия от еды.

Наконец я перевел дыхание:

– Надо же, нож, вилка! Ложки!

– Единственные на всей… – Она пропела название планеты. – Мне надоело есть руками, а со здешними приспособлениями это не еда, а сплошная игра в серсо. Пришлось нарисовать картинки. Это мой набор, но мы еще закажем.

Была даже салфетка, тоже волокнистая. Вода на вкус казалась дистиллированной, но это не важно.

– Чибис, чем ты меня брила? Нигде ни царапинки.

– Маленькой такой штуковиной, дает бритве сто очков вперед. Не знаю, для чего она здесь, но, если запатентуешь, быть тебе миллионером. Будешь доедать гренок?

– Уфф… – Мне казалось поначалу, что съем все вместе с подносом. – Нет, я сыт.

– Тогда я тебе помогу. – Она макнула гренок в «масло» и объявила: – Я ухожу!

– Куда?

– Одеваться. Буду тебя выгуливать. – Она ушла.

Настоящей была лишь часть коридора, видимая с кровати, зато дверь слева вела в ванную, как и положено. Никто не удосужился сделать ее похожей на земную, свет и вода включались по-вегански, но было удобно.

Чибис вернулась, когда я проверял Оскара. Если его и срезали с меня, то починили изумительно; я не заметил даже мною поставленных заплаток. Его вычистили так тщательно, что внутри вообще ничем не пахло. Он содержал трехчасовой запас воздуха и был абсолютно исправен.

Ты в хорошей форме, напарник.

Вот уж точно! Тут шикарный сервис.

Это я заметил.

Я поднял глаза и увидел Чибис; она уже надела свой «весенний прикид».

– Чибис, а просто погулять, без скафандра, можно?

– Можно обойтись респиратором, темными очками и солнечным зонтиком.

– Убедила. Слушай, а где Мадам Помпадур? Как ты прячешь ее под этим скафандром?

– Очень просто; только она чуть-чуть выпирает. Сейчас я оставила ее в комнате и велела вести себя хорошо.

– Послушается?

– Наверное, нет. Она вся в меня.

– А где твоя комната?

– Рядом. Это единственная часть здания, где созданы земные условия.

Я начал облачаться в скафандр.

– Слушай, а в этом твоем крутом костюмчике есть рация?

– Все, что в твоем, и сверх того. Не заметил ничего нового в Оскаре?

– Нового? Его починили и почистили. Что ж еще?

– Самая малость. Лишний раз переключи антенны и сможешь говорить с людьми, у которых нет рации, не повышая голоса.

– Я не заметил репродуктора.

– Здесь не считают, что техника должна быть громоздкой.

Когда мы проходили мимо комнаты Чибис, я заглянул в открытую дверь. Она была обставлена не в веганском стиле; здешние интерьеры я видел на стерео. Не повторяла и земную комнату девочки; надо думать, ее родители – люди в здравом уме. Не знаю, как назвать этот стиль… какой-то мавританский гарем из грез Безумного Людвига пополам с Диснейлендом.

Я промолчал. Похоже, Мамми хотела и меня, и Чибис устроить «точно как дома», но Чибис с ее фантазиями чересчур занесло…

Сомневаюсь, что ей удалось обмануть Мамми хоть на долю секунды. Она, наверное, снисходительно пропела что-то, и Чибис развернулась от души.

Дом Мамми был чуть поменьше, чем здание правительства нашего штата; родственников в ее семье насчитывалось несколько десятков, а то и сотен, – родственные связи тут сложные, понятие «семья» весьма растяжимое. На нашем этаже дети не попадались; я знал, что их держат подальше от «монстров». Все взрослые приветствовали меня, справлялись о самочувствии, поздравляли с успешным излечением, а я то и дело повторял: «Хорошо, спасибо, лучше не бывает».

Все они были знакомы с Чибис, а она умела высвистывать их имена.

Вроде бы я узнал кое-кого из моих лекарей. Но уверенно я отличал только Мамми, профессора Джо и главного врача, а их мы не встретили.

Обстановка у Мамми была самая обычная. На голом полу, гладком и упругом, множество мягких банкеток около фута высотой и футов четырех в диаметре – местные кровати и стулья. Прочая мебель расположена на стенах, куда так удобно карабкаться по разным шестам, рожкам и скобам; растения там и сям, будто очаровательные островки джунглей. Для меня от них пользы было бы не больше, чем от корсета.

Через ряд параболических арок мы вышли на балкон. Перил на нем не было, а расстояние до нижней террасы составляло футов семьдесят пять. Я отступил и снова пожалел, что у Оскара нет окошка под подбородком. Чибис подошла к краю, взялась за тонкую колонну и глянула вниз. В ярком уличном свете ее «шлем» выглядел мерцающей сферой.

– Иди посмотри!

– И сломай шею? Может, ты меня столкнешь.

– Кто-то боится высоты?

– Я – если не вижу, что под ногами.

– А что тебе мешает взять меня за руку и подержаться за столбик?

Она подвела меня к краю, и я заглянул вниз.

Это был город в джунглях. Густая темная зелень, такая спутанная, что невозможно отличить деревья от лиан и кустов, расстилалась кругом. Над ней возвышались здания вроде того, в котором мы находились, и еще бóльшие. Дорог не было видно; все городские дороги и часть загородных располагались под землей. Зато хватало воздушного транспорта. В небе порхали мелкие летательные аппараты с движителями куда менее понятными, чем у наших одноместных мини-вертолетов и даже ковров-самолетов. Эти штуковины взмывали точно птицы и опускались на такие же, как наш, балкончики.

Летали и настоящие птицы, длинные и стройные, с ярким оперением и двумя тандемно расположенными парами крыльев – эта аэродинамическая нелепость их, похоже, устраивала.

Небо было голубым и чистым, если не считать трех громоздившихся вдали кучевых облаков, слепяще-белых даже в отдалении.

– Полезли на крышу, – предложила Чибис.

– Как?

– А вон, гляди.

К люку в потолке вели расположенные в шахматном порядке тонкие скобы, которыми веганцы пользуются вместо лестниц.

– А трапа нет?

– Есть, с другой стороны.

– Боюсь, эти скобы меня не выдержат. И Оскар в люк не протиснется.

– Не будь такой нюней. – Чибис полезла вверх, как обезьянка.

Я усталым медведем последовал за ней. Изящные скобы оказались прочными; отверстие пришлось как раз по мне.

Высоко в небе пылала Вега.

Ее угловые размеры соответствовали солнечным. Это и понятно – мы отстояли от Веги намного дальше, чем Земля от Солнца. Даже полностью поляризованный, ее свет слепил. Я отвернулся, выждал, когда отдохнут глаза и приспособятся поляризаторы, и вновь обрел способность видеть.

Голова Чибис скрывалась под сферой, сделанной, казалось, из полированного хрома.

– Эй, ты еще там?

– Ну да, – ответила она. – Я нормально вижу. Великолепное зрелище. Правда, похоже на Париж с вершины Триумфальной арки?

– Не знаю, мне не довелось там побывать.

– Жаль, бульваров здесь нет. А вон кто-то прилетел.

Я повернулся в ту сторону, куда она показывала, – она-то видела во всех направлениях, а меня ограничивал иллюминатор скафандра. Пока я крутился, веганец успел подойти к нам.

Привет, ребята!

Привет, Мамми! – Чибис обхватила ее руками и приподняла.

Не спеши, милая, дай мне это снять. Мамми высвободилась из сбруи, мелко встряхнулась, сложила летательный аппарат, как зонтик, и повесила на руку. Хорошо выглядишь, Кип.

– И чувствую себя отлично, Мамми! Как здорово, что ты вернулась!

Жаль, меня не было, когда ты вставал с кровати. Но врачи докладывали мне каждую минуту. Она положила свою маленькую ладонь мне на грудь, для чего ей пришлось привстать на цыпочки, и приблизила лицо к моему шлему. Все в порядке?

– Лучше не бывает.

– Он правда в норме, Мамми!

Хорошо. Ты утверждаешь, что здоров, я чувствую то же самое, и Чибис уверена, а самое главное, уверен твой главный лечащий врач. Отправляемся немедленно.

– Что-что? – спросил я. – Куда, Мамми?

Она повернулась к Чибис:

Разве ты ему не сказала, дорогая?

– Но у меня не было ни малейшей возможности.

Понятно. Мамми повернулась ко мне. Милый Кип, нас ждут на собрании. Обсудим вопросы, примем решения. Она обратилась к нам обоим: Вы готовы?

– Прямо сейчас? – спросила Чибис. – Ну, наверное… только мне надо взять Мадам Помпадур.

Сходи за ней. А ты, Кип?

– Хм… – Я не помнил, надел ли после ванны часы, а прощупать сквозь Оскара не мог.

О чем и сказал Мамми.

Вы, ребята, бегите к себе в комнаты, а я вызову корабль. Встретимся здесь, только не задерживайтесь, чтобы полюбоваться цветами.

Мы спустились по трапу.

– Чибис, ты снова утаила информацию.

– Вовсе нет.

– А как еще это назвать?

– Кип, ты послушай! Мне не велели говорить, пока ты болел. Мамми запретила строго-настрого. Так и сказала: тебя нельзя беспокоить, пока не поправишься.

– А с чего мне беспокоиться? Что все это значит? Что за собрание? Что за вопросы?

– Ну… собрание – это вроде суда. Уголовного суда, можно сказать.

– Да? – Я бросил взгляд на свою совесть.

У меня просто не было возможности совершить что-либо противозаконное – еще два часа назад я был беспомощным, как ребенок. Оставалась Чибис.

– Колись, малявка, – сурово сказал я. – Что ты на этот раз натворила?

– Я? Ничего.

– А если подумать?

– Ничего, Кип. Извини, что не сказала тебе за завтраком! Папа не разрешает сообщать ему никаких новостей, пока он не выпьет вторую чашку кофе, вот я и подумала, неплохо бы совершить маленькую прогулку перед тем, как начнутся неприятности, и собиралась сказать тебе…

– Короче.

– …как только спустимся. Я ничего не сделала. Это старина Лиловый.

– Что? Я думал, он давно мертв.

– Может, да, а может, и нет. Как сказала Мамми, осталось ответить на некоторые вопросы и принять некоторые решения. Кажется, на это он еще годится.

Я обдумывал услышанное, пока мы двигались через необычные апартаменты к шлюзу, за которым скрывались наши комнаты с земными условиями. Преступления всех степеней тяжести, разбой на космических трассах… Да, Лиловый вполне заслужил наказание. Значит, веганцы поймали его, раз собираются судить.

– Но мы-то каким боком? В качестве свидетелей?

– Пожалуй, так.

Мне, вообще-то, безразлична была судьба черверотого, но представилась прекрасная возможность побольше узнать о веганцах. Особенно если суд будет идти далеко отсюда. Мы проедем по стране и многое увидим.

– Но это не все, – озабоченно продолжала Чибис.

– Что еще?

Она вздохнула:

– Поэтому-то я и хотела, чтобы мы сначала налюбовались этой красотой. Ох…

– Не тяни, говори прямо.

– Ну… нас тоже будут судить.

– Что?!

– Может, лучше сказать «допрашивать». Не знаю. Я знаю одно: нас не отпустят домой, пока суд не вынесет свое решение.

– Но мы-то что такого сделали?! – взорвался я.

– Я не знаю!

Я начал кипятиться:

– Уверена, что потом нас отпустят?