Бегущий со звёздами

Dmitrij Potapkin

Бегущий со звёздами

Музыка Окаймы

Зелёная трава неровно уминалась под ногами босого паренька, бежавшего через поле. В глазах его стояли слезы, и он несся на всех парах. Нельзя было сказать, что он мчится куда-то, но точно было ясно, откуда. Позади него виднелись аккуратные соломенные крыши лёгких деревенских домиков. Кое-где через трубу шёл дым – хозяева топили баню, но в большинстве избушек окна и двери были открыты настежь. Стояло знойное лето.

Молодой человек вилял среди невысоких набухающих в колосья полевых растений, бессовестно сминая труды многих деревенских землепашцев. Широко зачерпывая пальцами ног землю, он поднимал облака пыли и скоро весь покрылся серо-чёрной кожицей потревоженной почвы вперемешку с солью пота. Единственно чистыми остались лишь его златые волосы цвета такого насыщенного, будто на него ежесекундно лился поток свежего мёда из надломленных сот. Изящными волнами они спускались практически до середины его спины. Единственное, что нарушало полотно этого моря, были длинные уши, острыми треугольниками, уходившие в разные стороны практически горизонтально, чуть вздёрнутые вверх. Каждое из них было ярко украшено кольцами из разных цветов, шесть на правом и шесть на левом.

Ширь поля вскоре была покорена им и он, прорываясь через большие зонтоподобные кусты, оказался перед огромным деревом. Крона его покрывала своей тенью многие и многие сажени короткой тёмно-зелёной травы под собой. Юноша перевёл дух. Грудь тяжело вздымалась, пытаясь отдышаться после забега. Длинные тонкие руки плотно упёрлись в бока. Лицо его, как и вся голова была очень вытянутой, словно бы приплюснутой по бокам неизвестной силой. Такую внешность имели все из его народа, но даже для своих, он казался слишком утончённым – будто неизвестный мастер слишком сильно раскатал свой кусок глины и сделал его неимоверно вытянутым. Широкие глаза цвет имели зелёный и были обрамлены изящными длинными ресницами и аккуратными бровями такого же, как и волосы златого цвета. Точеные скулы соседствовали с курносым носом, опускаясь ниже к губам бледно-малинового цвета. Солнце проникало лучиком чрез листву, яркой каплей падая на серую кожу его щеки.

Отдышавшись, парень приблизился к стволу, обнял его широко-широко, словно пытавшись объять его полностью, хотя таких, как он, понадобилось бы как минимум пятеро. Он лбом коснулся коры древнего дуба, самого старого на всю округу, и начал петь. Очень тихо, будто колыбель для дитя. Слова неизвестного наречия ручьем растекались по округе, словно бы зависая в воздухе на какое-то время, прежде чем раствориться в постороннем шуме и угаснуть насовсем. Несмотря на то, что юноша произносил слова песни еле слышно, всё вокруг становилось другим, густым, наполняясь чудной вибрацией, которая отозвалась бы щекоткой, покалыванием и мурашками в теле обычного Эйда.

Сам дуб пришёл в движение своих ветвей и потянулся к гостю. Густая листва наверху расступилась и вниз спускалась длинная изящная ветвь, постепенно утрачивая свой природный цвет. Кора сходила, обнажая сверкающий металл. Великолепная сабля, изогнутая и длинная, покрытая гравировкой из неизвестных письмен. Оставшись древесной, рукоять отделилась от ветки могучего дуба и легла в ладонь парня.

Юноша низко поклонился, уперев руки в колени. Распрямившись спустя пару мгновений, он, пятясь назад, но, не поворачиваясь спиной к древу, вышел из-под сени могучей кроны и устремился обратно, в родную деревню.

Солнце стало светить слабее, вырисовывая тени между растений на поле. «Почти ночь» – лишь скользнуло в голове парня, и он ускорился. Слезы всё так же стояли в его глазах, потому как он боялся опоздать и вернуться на пепелище, не осуществив воли отца и матери.

Свет всегда сопровождал жителей Окаймы, никогда не покидая их ни на минуту, даже в самые чёрные дни. Здесь солнце не садилось, a лишь пригибалось пониже, к самому краю диска и шло по горизонтали до утра, затем снова взмывая вверх.

Он уже был близок, пробегая по берегу озера, в котором все деревенские обычно стирали одежду и купались в самый зной. Вода стала цвета крепко заваренных листьев, полнясь кругами от снующей туда-сюда рыбы. Сегодня кругов было особенно много, a, значит, под гладью было беспокойно. Также было и на сердце у юноши.

Тишина встречала его на подступах к аккуратным избам. Окна повсюду были плотно закрыты. Между дощечек можно было увидеть испуганные глаза детишек и их родителей. Парень аккуратно шёл к центру поселения, осознавая то, что страшное уже произошло, и он опоздал. Клинок был крепко зажат его длинными худыми пальцами. О засаде на Эйдов следовало забыть. Они уже тут.

***

Ранее днём в деревне почуяли дым. Едкий и мерзкий запах. Так горят костры, выжигающие почву и растения вокруг себя. Алчные звери, которых кормят плотью срубленных против их воли деревьев. Жители Окаймы так никогда не поступали.

Разлад с природой был привычкой жителей внутренних кругов диска, но они, к огромной радости, почти никогда не совались сюда, на внешний и последний круг.

Окайма – последняя граница, вечнозелёный край под вечным светом никогда не уходящего из солнца. Здесь в своих деревнях жили Дзыны.

Высокие и очень худые, словно выточенные из дерева или камня, свои дни они проводили в мирном хозяйстве, сборе даров природы. Они не использовали открытый огонь, прибегая к нему лишь тогда, когда им требуется готовить пищу и топить свои бани, которые они так любили. Они брали лишь то дерево, что позволял им забрать лес. Многие дни юноши и девушки проводили собирая валежник. Взрослые же уходили дальше, где начинались болота, забирая старые стволы и доставая морёный, пропитавшийся торфом, дуб. Последний горел особенно горячо, и его нужно было совсем немного, чтобы согреть целую баню или держать домашний горячим несколько дней. Дзыны воздавали песни каждый раз, когда брали что-то у леса, воды или неба.

Музыка объединяла всех в единое целое. Их голоса наполняли воздух с утра и до сумерек. Тела их создавали вибрации и шумы, a движения рук и ног создавали замысловатый свист. Музыка была у Дзынов в крови, в костях. Ритм их сердца позволял им ваять всё вокруг себя. Возводить сооружения – простые, но надёжные. A также, рождать среди мелодий предметы небывалой красоты, которые ценятся не только внутри Окаймы, но и во внутренних кругах.

Среди рукотворных сокровищ были резные игрушки для маленьких детей, которые могли начинать петь сами, лишь почувствовав сердечную вибрацию Дзына. Кувшины и амфоры, державшие постоянную температуру в того, что было внутри, оставляя горячей еду и прохладным вино. Было и оружие, как та изящная сабля в руках юноши.

Металл был камнем преткновения среди высокого народа. Ковка требовала много жара и огня, a для добычи самого минерала нужно было вскапывать землю или рушить горы, что претило самим принципам жизни каждого Дзына. Поэтому, особо богатыми считались деревни, где жители смогли найти один или несколько самородков на поверхности. Они забирали его, оплачивая взятое песнями и вибрациями, a затем уже, делали небывалой красоты клинки. Но даже эти немногочисленные и честные находки вызывали недовольство пращуров селений, протестовавших против того, чтобы драгоценное дерево уходило на то, чтобы родить орудия смерти.

Всего в паре деревень было до десяти и даже пятнадцати таких великолепных сабель. Они были самой грозной силой Окаймы, куда никогда не показывали свой нос Эйды, потому как даже один воин, вооружённый таким образом представлял смертельную угрозу для целой группы врагов, не говоря уже о дюжине. Поэтому жители внутреннего круга нападали лишь на тех, кто был наиболее близок к природе, и всегда огромным скопом, вламываясь в дома и похищая то, до чего дотянутся короткие руки. Дзыны давали отпор, но их примитивные деревянные орудия не могли ничего поделать с закованными в калёный металл Эйдами.

Хотя, отпором назвать это было и нельзя вовсе. Пращуры запрещали сильно вредить и, тем более, убивать маленьких воришек – самые высокие из их народа едва доставали до груди обычному Дзыну. Старики называли их «детьми», которым нужно помогать. Они, как младший брат перед взором старшего: нужно следить за ними и поучать, время от времени, но не прибегать к насилию. A шкодить – в природе детей.

Разве вы сразу же побежите за розгами только при виде того, что дитя играется?

Как и следовало ожидать, недовольных таким отношением к Эйдам было достаточно, но спорить с пращурами претило всем законам и нравам Дзынов. A поспорить следовало бы.

Но не будем забегать вперед. Как вы уже знаете, всё началось днём, с запаха костра, принесённого ветром со стороны внутреннего круга. В деревню юноши маленький народ никогда не захаживал, забегая и озоруя лишь в соседнем селении – там умели делать из глины тонкие таблички и наносить на них специальные знаки. Знаки эти хранили всю историю Дзынов. Поэтому два раза в год они отправляли по два грамотея в каждую из деревень, чтобы те выслушали, запомнили, a затем записали их сказы.

Первый из двух, что был постарше, внимательно слушал и запоминал, a второй, что моложе, набирался опыта и запоминал то, что точно забыл бы первый. Посему это была деревня Летописцев.

Эйдов очень привлекали глиняные таблички, и они спешили каждый раз умыкнуть несколько из них. Уж что они с ними делали потом, никому неизвестно, но пращуры говорят, что это всё на пользу. Маленький народ учится и скоро будет достаточно цивилизованным, чтобы понять суть природы и жизни в гармонии.

Их соседей звали Звездоглядами. Они были малоинтересны для Эйдов, ведь самыми главными их сокровищами были замысловатые трубки, сделанные из дерева, драгоценного металла и редких прозрачных кристаллов. Те были найдены возле водопадов и вымытых водой пещер. Цилимы – так называли эти устройства – были очень сложно устроены, a детали были скреплены такими сильными песнями и вибрациями, что для их исполнения была нужна вся деревня, и после обряда все валились без чувств на землю и спали пару дней, не пробуждаясь.

Остальные деревни всегда по-доброму завидовали Звездоглядам и их гармонии с лесом, скалами, водой и самим небом. Природа-мать раскрывала перед ними самые сокровенные секреты, допуская их до самого края Окаймы, где они своими трубками высматривали тела вверху и внизу диска. Они всегда знали, когда будет жар, а когда будет прохлада.

Небесные тела говорили им обо всём, a некоторым они и вовсе открывали свои главные тайны. Раз в десятилетие один Звездогляд удостаивался «Бежать со звёздами» – уноситься на волнах музыки в Закрай. И возвращаясь лишь спустя много лет с сединой в волосах и небывалой мудростью в словах его или её новой песни, которую вся деревня будет слушать многими неделями.

Лес, окружавший всю Окайму, говорил с избранным и тот ступал на тропу тяжелых испытаний. Многими днями и неделями должен был он прорываться через дебри непроходимых чащоб. Долгими часами одаривал он великие древа песнями, дабы они пропустили его дальше. Лишь тогда Звездогляд выходил к самому краю диска, где в прекрасной гавани его ждал корабль, отбывающий в Элизий. Те испытания, что ждали избранного там – тайна, ибо никто их Бегущих со звёздами никогда не рассказывал про них.

***

Ну, так вот, запах костра, который учуяли в деревне, был обычным делом и никто не придал ему особого значения. «Наверное, опять Летописцев погромят, маленькие прощелыги!» – сказал один из пращуров – «Ну, пускай. Порезвятся и уйдут, a нас и вовсе не заденут! Всегда так было и будет». Но этот день завещал быть другим и пустить всё по другому руслу. Спустя пару часов дымом потянуло уже со стороны деревни обладателей глиняных табличек.

Отец юноши, сильный, жилистый мужчина с необычайно длинными вздёрнутыми ушами и семью парами колец разного цвета на них, вместе с сыном устремился к дому пращуров. Лишь взойдя на порог, он огласил пространство тёмной избушки своим голосом.

– Дым идёт из деревни Летописцев. Эйды совсем озверели! Нам нужно подготовить оборону. – Слова мужчины мало интересовали пожилых Дзынов.

– Саэалай, успокойся. Даже если они к нам и заглянут, то ничего интересного для себя не найдут. Спрячьте все цилимы подальше, a один оставьте на видном месте. Пусть возьмут и потешат себя, вдруг узнают что-то новое.

– A горящие дома в деревне вас не удивляют? Открытый огонь! Мы видели с сыном, – пращуры, будто бы впервые, заметили рядом с матёрым Дзыном его отпрыска, – пламя пляшет на крышах a между домов сплошное мельтешение.

– И что ты предлагаешь, Саэ? – так, Звездогляды коротко звали их семью. Обратиться подобным образом к кому-то одному было унизительным. – Поставить укрепления? Всполошить народ и оторвать их от песен? Одобрит ли природа подобное поведение? Да наш позор увидят наши же Бегуны из Закрая и провалятся от стыда. – Один из стариков, самый древний, будто бы поросший мхом, отчитывал Саэалая.

– Если понадобится, то так и будет! – резко ответил мужчина.

– Ты, кузнец, кажется, забываешь своё место! Металл и пламя отравили твой разум. Тебе хочется насилия, как и любому, кто приложил руку к оружию! – через несколько мгновений старик остудил свой пыл и, уже спокойным голосом, приказал. – Предупредите народ, спрячьте цилимы, a один оставьте, как я и вам и сказал. Пусть вооружатся, но, если Эйды придут, ни в коем случае не трогают их. Только пугайте и нависайте над ними. Понятно?

На лице кузнеца играли смешанные чувства. Но он было доволен, что добился хотя бы каких-то мер. Он развернулся и зашагал прочь. Юноша поспешил за ним. Пращур сказал последние слова уже им в спину.

– И не смейте сюда тащить орудие! Я знаю, что оно у вас есть.

***

Вспотевшие пальцы впились в рукоять клинка. Дрожь била по ногам и рукам юноши. Он пытался скрыть и побороть её, но то и дело его прошибал холодный пот.

«Лишь бы мама и папа были в порядке».

Аккуратно двигаясь между домов, он приметил на земле чёрный шлейф. Выжженная почва. Алой нитью к стене одной из хат тянулся кровавый след. Седовласый Дзын сидел, опустив голову вниз. В груди его виднелась ужасная рана с обожжёнными краями. Юноша тихо присел и дрожащей рукой приподнял копну практически белых волос со лба мертвеца.

«Дорэалай» – парень знал лежавшего перед ним покойника. Он был главой одного из семейств, хороший друг его отца, Саэалая. Слёзы бежали по лицу. Рука его прикоснулась к груди убитого, к тому месту, где было сердце, источника всей музыки их народа. Грудь самого юноши завибрировала, a вслед за ней и его ладонь, отдав честь достойному Дзыну молчаливой песней.

В следующее мгновение, лишь через пару секунд после того, как он успел встать на ноги и обойти следующий дом, его уши буквально разорвало ужасным шумом. Череда громких хлопков, мерзких противоестественных взрывов терзали воздух Окаймы, прежде музыкальной, непривыкшей к подобным кошмарам.

Ноги сами понесли юношу галопом к источнику шума. Открывшийся вид на центральную площадь, где в мирное время обычно разворачивались ярмарки и праздники, ужаснул его и вызвал практически непреодолимый приступ рвоты.

Около дюжины Дзынов лежали на земле вниз лицом в лужах собственной крови, a еще несколько старались отползти в сторону, зажимая ужасные ранения. Между ними сновали невысокие существа. Эйды. Они сильно отличались от Звездоглядов и любых других жителей Окаймы. Кожа была лишь бледно белого или тёмно-чёрного цвета, либо оттенка между ними. Ни в какое сравнение с Дзынами.

Людей было около полутора десятка, и они были надёжно закованы в металлические латы, a в руках у них были невиданные ранее орудия – длинные железные трубы, с одной стороны, оканчивавшиеся узким отверстием, a с другой – деревянной рукоятью и неким крючком.

Завидев юношу, один из Эйдов, капитан, выступил вперёд. Дула неизвестных орудий обернулись на него. Глаза врагов с завистью высматривали саблю в его руках.

– Кто ты? Назови своё имя, сложи оружие, и мы тебя не тронем, обещаю. – Главный снял шлем с головы. Чёрные коротко стриженые волосы обрамляли большую голову, переходя в изящные бакенбарды – еще одна черта, которую Дзыны не понимали. Они считали растительность на лице варварством. На вид он был молод, но хмурые складки на лбу добавляли ему с десяток лет.

Взгляд юноши метался от Эйда к своим собратьям. Внезапно, среди раненых он увидел их – его мама, крепко обнимала лежавшего на земле отца, сжимавшего ладонями кровоточащую рану. Только сейчас он заметил то, что вся центральная площадь была полем битвы. Повсеместно лежали сметённые укрепления и примитивные деревянные орудия Дзынов – остроги и лёгкие копья с наконечниками из камня.

Женщина подняла взгляд от раненого мужа и увидела сына.

– Саэхор, – мать назвала имя своего чада, – послушайся их. Они заберут то, что им нужно и уйдут.

Вид израненного отца ужасал юношу, и он буквально оцепенел. В этот момент Эйды начали неспешно окружать его, выставив орудия перед собой. Они знали, чего стоит даже один Дзын с подобной саблей.

Один из коротышек схватил его мать за руку и резко рванул на себя, заставив встать.

– Скажи ему, чтобы опустил оружие! Иначе мы убьём и его и тебя и недобитого папашку! – все они говорили на чистейшем языке Дзынов. Не иначе, выучили по табличкам. – Слышишь, парень? Не губи семью! Повинуйся!

Его мать звали Саэада и она была храбрейшей женщиной во всём селении. Она уверенно зашагала к своему сыну. Эйды напряглись, но капитан скомандовал им стоять на месте и держать их на прицеле. Подойдя к нему, она взяла его руку в свою и тихо прошептала:

– Положи её на землю и отойди сторону, как можно дальше. – Юноша взглянул в глаза матери. В них ярким пламенем, ярче, чем любой костёр дикаря, горела ярость.

– Мама, нет…не делай этого. – слёзы душили слова мальчика.

– Смотри и запоминай. Сегодня был последний день, когда Дзыны позволили надругаться над своим народом и историей. Выжги это в своей памяти. – Они начали тихо опускаться к земле. – Пусть музыка всегда будет в твоём сердце.

– Она всегда в моём сердце. – Ответил Саэхор и выпустил их рук саблю.

В следующие мгновения произошло столько событий, что ни один Эйд и не успел даже уследить за движениями Саэады и Саэалая, который, несмотря на ранение, встал на ноги и метнул в сторону жены тяжелый древесный щит. Женщина схватила саблю, a другой рукой щит. Продолжив движение по инерции от брошенного снаряда, она изогнулась, словно в ней вовсе не было костей. Острие сабли направилось ровно в грудь одного из коротышек, стоявшего на расстоянии пары метров от Саэады.

Воздух наполнился сильнейшей вибрацией, символы на клинке запылали ярко-зелёным светом. Женщина нараспев, но отчётливо, делая сильный акцент на последнем слоге, спела: «Во-ба-ДО».

Видимый и практически осязаемый импульс вырвался из орудия и врезался в испуганного Эйда. Он прорезал свой путь через него, разрубив от шеи и до середины груди, выпятив наружу обугленные края рёбер и лёгких.

Юноша пребывал в шоке. Весь мир на несколько мгновений застыл вокруг него, позволяя разглядеть всё в деталях. Он видел отца, прорвавшегося к Эйдам и повалившего одного со спины. Он запрыгнул на него сверху и вырвал из руки орудие. Тотчас он нацелился на соседнего врага, обратив дуло прямо в голову.

Поодаль несколько Дзынов с остервенением рванули к обидчикам. То были дети семьи Дорэ, чьего отца немногим ранее нашёл парень. Терять им было нечего, a жажда крови застлала глаза.

За ними юноша увидел столпившихся пращуров. Они были все невредимы. Эйды не тронули ни одного старика – ценили, наверное, мудрость их и опыт. Брать или хватать еду с руки они могли и хотели, a вот кусать её или, тем более отгрызать – вовсе нет.

Злоба наполняла сердце юного Дзына. Они стояли и смотрели, как враги расправились их братьями и сёстрами, как ранили отца, как убили Дорэалая. Его мать сейчас защищала их всех, a они с презрением смотрели на неё.

Взгляд зелёных глаз обратился к Саэаде.

– Мама, как ты красива. – Произнёс юноша шепотом.

Женщина танцевала с клинком. Тонкая, словно тростинка и грациозная, словно оторвавшийся от ветки лист, летящий к земле, она лавировала между воинов Эйдов, кромсая их силой голоса. Клинок фокусировал и преумножал его мощь в десятки раз, заставляя обидчиков разрываться на части.

Саэада в изящном пируэте сделала оборот и оказалась лицом к лицу с сыном. Её лицо улыбалось, глаза, так же зелёные, горели яростью и любовью. Её настрой, вместе с вибрациями сердца, передался и ему. Уголки рта поползли вверх, и он испытал некое чувство на грани счастья, гордости и гнева.

Такой он запомнил свою маму.

Хлопок. Круглый шарик со свистом вырывается из орудия капитана Эйдов. Он попадает точно в локоть Саэады, разламывая кости и плоть. Оторванная рука, со сжатой в ней саблей, падает на пол, a женщина, с ужасным воплем падает на колени, держась за кровоточащий обрубок. Дикий вопль оглашает округу, заставляя всех скорчиться и зажать уши. Дзыны были чувствительны к голосу, а песня боли вселяла в них первобытный ужас.

Далее последовало еще пять выстрелов оставшихся в живых Эйдов. Выстрелы прошивали тело бедной женщины насквозь. Первый угодил в плечо, второй с корнем оторвал одно ухо, третий попал в живот, четвёртый – туда же. Пятый выстрел попал ровно в центр груди, прямо в сердце. Вибрации прекратились. Голос Саэады умолк навсегда.

Саэалай устремился к своей любимой. Она уже не дышала, когда муж обхватил её своими руками и заключил в объятья. Слезы текли по опухшему лицу. Рана сильно болела, но он не думал о ней, горюя о потерянной любви.

Саэхор был уничтожен. Весь его мир перевернулся. Перед его глазами были глаза матери, любящие и яростные. Сейчас ему было нужно лишь одно из двух – ярость.

В леденящем душу порыве он устремился к сабле. Ухватив её в ловком кувырке, он нацелил её на перезаряжавших орудия Эйдов. В голове всплыли слова боевой песни. «Во-ба-ДО». Мощный импульс вырвался из оружия. Он был настолько силён, что самого его отбросило на расстояние в несколько широких шагов. Сила сабли прошила сразу двух солдат и буквально взорвала дом, стоявший позади них.

Быстро ретировавшись, он повторил слова песни еще громче.

– Во-ба-ДО! – еще одна пара коротышек пала на землю, лишившись конечностей.

Последним оказался капитан Эйдов, ловко увернувшийся от импульса. Он подбежал к юноше, саданул кулаком в железной перчатке тому по лицу и выбил из рук саблю. Следом он ударил того головой в грудь и парень упал на землю. Схватив клинок, капитан навалился на жертву сверху и начал прижимать его к шее юноши, давя на тыльную, не заострённую часть оружия.

Парень, лёжа, остановил лезвие в нескольких мгновениях от смертельного удара, схватив его своими руками. Ручьи крови стали течь по серой коже вниз, по направлению к локтям. Эйд яростно пыхтел, пытаясь закончить это как можно быстрее. Посмотрев в глаза юного Дзына, он ожидал увидеть страх. Но там была ярость, a на губах сияла улыбка.

Протяжная песня вырвалась из его уст, a клинок засиял еще сильнее, чем раньше. Воздух вибрировал и становился густым. Эйд хотел отпрянуть, но не смог. Он оцепенел. Голос юноши становился громче, разносясь хором по округе. Страх, теперь, наполнял сердце капитана. Он испытывал сильнейшую боль.

Кожа на его лице начала трескаться, прогорать и улетать, словно пепел. Выпученные глаза лопнули, забрызгав ужасное гневное лицо парня. Белая кость черепа обнажилась перед тусклым светом солнца и Эйд обмяк. Подоспевший Саэалай откинул его тело и вырвал саблю из окровавленных рук сына. Песнь смерти прекратилась. Юноша потерял сознание.

В долгий путь

Деревья опустили тяжелые лапы ветвей над водой, словно бы желая испить прохладной влаги. Мерное течение реки колыхали всполохи от погружаемого весла. Ладья рассекала зеркальную гладь.

Тонкая рука водила пальцами по резным символам на её бортах. Саэхор читал замысловатую историю в дереве, лишь слегка касаясь его.

Глаза юноши были закрыты, но не очень плотно, и свет солнца дразнил нежные веки. Лучи с большим трудом пробивались сюда через мощные кроны, оставляя тени как последствия сражения.

Его рука погрузилась в прохладу воды. Живность не испугалась его, a наоборот, приняла как своего. Мальки десятками и сотнями крошечных точек облепили его ладонь, будто бы стараясь высмотреть что-то в серых линиях, прорезавших кожу. Юноша с облегчением выдохнул – свежесть влаги уводила боль – шрамы глубоко сидели на дланях Саэхора, хотя и затянулись рубцами и давно не кровоточили.

Музыка лечила всё. Кроме потери.

Саэхор раскрыл глаза. Перед ним, на носу лодки, сидел его отец. Он был облачён в красно-белый кунтуш, подпоясанный широким кушаком. На коленях у него покоился Эвренсаль – чуть ли не главная ценность в народе Дзынов. Такое имя носил редчайший, выполненный руками настоящего мастера-ваятеля, музыкальный инструмент. Он, словно та сабля, что покоила также среди поклажи на дне ладьи, усиливала вибрации и ритмы сердца исполнителя, но направляла их в другом направлении.