Вторжение (сборник)

И многое еще было в ту жуткую ночь. Где-то щелкали выстрелы тех, что решили сопротивляться до конца; где-то полыхали брошенные дома, которые некому было тушить; с окраин возвращались беженцы, не успевшие покинуть город и уткнувшиеся в непроходимую серую преграду; вдоль стен бочком пробирались горожане, возвращавшиеся, согласно приказу новой власти, по домам – были среди них и Артур, Генрих и Эльза; и до утра еще взревывали сирены, заводские и автомобильные гудки, и суетились военные, растерянные и жалкие, и сновали возле бронированных пришельцев какие-то отважные люди, не то репортеры запрещенных газет, не то просто любители острых ощущений, а к утру город затих, словно вымер, спрятался за стенами домов, такими прочными вчера и такими ненадежными сегодня.

А когда рассвело, люди увидели, что небо над городом по-прежнему низкое и серое, без единого просвета.

Но это уже не были тучи.

Это была серая пелена Тумана.

6

В этот день, Первый День Новой Эры, в квартире у Генриха вновь стали собираться старые знакомые. Артур ввалился около полудня; Генрих, не видевший его с ночи, когда Беланов ушел провожать свою бывшую жену, засыпал друга вопросами.

– Ничего я не знаю, – сказал Артур. – Пока вроде все спокойно… Эльза все надеется, что вернется Роберт. Ни шиша он не вернется. В городе не осталось молодежи. То есть, как я понял, шпана всякая, пьянь, наркоманы остались, а ассистенты все исчезли. Впрочем, может, они в центре… Центр города обнесен заграждениями, новые хозяева туда никого не пускают. А сейчас я спать хочу… Голова раскалывается.

Спал он, однако, недолго: до четырех часов. В это время в квартире появился Карл.

– Честь имею, господа, – объявил он с порога, – здравствуйте, почтенные кролики! Бедные вы, бедные! Играли себе на лужайке, щипали травку, плодились и размножались, решали свои кроличьи проблемы и воображали себя жутко умными и важными. А теперь пришли дяди ученые, которые лучше вас знают, в чем смысл кроличьей жизни. Смысл в том, чтобы стать материалом для опытов! И вы должны дрожать от радости, что ваши жалкие кроличьи жизни будут принесены в жертву интересам человечества!

Артур глядел на него с некоторым недоумением. Генрих подошел к Карлу вплотную и изумленно воскликнул:

– Боже мой! Да ведь ты пьян!

– Это совершенно невозможно, – сказал Артур. – Мы все знаем, что Карл не пьет.

– Да, я пьян, – подтвердил Карл с каким-то особенным удовольствием, – я пьян, как – как? – как сапожник. А почему я не могу напиться? Если весь мир летит в тартарары, если нет больше ни города, ни Республики, если по улицам шляются неродившиеся потомки наших неродившихся потомков и указывают нам, как жить дальше – почему я, спрашивается, не могу тоже плюнуть на здравый смысл и напиться?! Нет, – добавил он вдруг совершенно трезвым голосом, – раньше надо было обо всем думать. Я же говорил: эвакуировать, обнести колючей проволокой, и пусть бы эти завоеватели хозяйничали теперь в пустом городе, а человечество доживало последние дни в мире и покое.

– Оно и так доживает, – возразил Беланов, – город полностью отрезан Туманом от мира, ты что, не знаешь?

– Э-э, нет, – ответил Карл, – беженцы, что успели вырваться отсюда, наверняка наделали шороху.

Дверь хлопнула, и вошел майор Грэбс. Он был в форме, но без погон, и вид у него был растерянный.

– Что это у вас дверь открыта? – спросил он.

– Нам больше нечего бояться, – ответил Генрих.

– По-моему, самое страшное только начинается. Самое страшное – это неизвестность. Я вот, например, ничего не понимаю. Вчера генерал Граубер принял решение капитулировать перед превосходящими силами противника. Но я до сих пор не вижу желающих принять капитуляцию. Кто я теперь? Офицер Республиканской Армии? Не похоже. Военнопленный? Но меня никто не собирается арестовывать! Я с утра нагло хожу в форме по городу, и на меня просто не обращают внимания! Этим миссионерам просто нет никакого дела до одной из самых боеспособных армий Европы!

– Успокойся, Грэбс, – сказал Карл, – ты просто стал безработным. В этом нет ничего особенного. Забудь, что ты был майором, и радуйся жизни, если можешь.

– Не обращай внимания на Карла, – посоветовал Артур, – он пьян.

Грэбс не нашел в этом ничего удивительного: если уж перестала существовать республиканская армия – значит, в этом мире возможно все.

– Нет, господа, вы просто не в курсе, – втолковывал Карл, – в городе уже висят их листовки. Так вот, они пишут, что войн больше не будет. Настала эра вечного мира. Все оружие массового поражения уничтожат. Останутся одни силы безопасности для поддержания порядка.

Спустя некоторое время текст этой листовки – впрочем, скорее декрета – был оглашен тем же способом, что и первое обращение Командующего Миссией.

– Граждане! – возглашал голос. – Времена бессмысленных распрей и смуты кончились! Отныне на Земле не будет войн и революций, не будет кризисов. Не будет коррумпированных правительств и политиков, ради собственной мелкой выгоды заигрывающих с толпой. Со временем мы ликвидируем преступность. Мы приведем вас к порядку и благоденствию…

– Нет, господа, как вам это нравится? – кипятился Карл.

– Не могу сказать, что мне нравятся их методы, – сказал Генрих, – но цели их видимо благородные. Да, конечно, их насильственное вторжение неприятно. Но, с другой стороны, мы для них – воинственные дикари, которых можно убедить только силой. А раз уж они – наши потомки, то, заботясь о собственном счастье, они должны позаботиться и о нашем.

– Счастье, как же! – воскликнул Карл. – Вот они ликвидируют войны и преступность. Значит, оставят без работы армию и полицию. Дальше, не дай бог, примутся за болезни и вышвырнут на улицу многомиллионную армию докторов и фармацевтов. Попутно куска хлеба лишатся все, кто занят в военной и медицинской промышленности. Потом наводнят наш мир сверхсовершенными автоматами и оставят без дела уже всех рабочих и инженеров. Я уж не говорю о столь малочисленных группах, как политики, бизнесмены, юристы и тэ дэ. Короче, думая о всеобщем благе, они сделают несчастными всех, кроме кучки бездельников, которые наконец смогут предаться праздности, не боясь ничьих упреков.

– Тебе бы на митингах выступать, – пробурчал Артур. – Никогда прежде на замечал в тебе тяги к публицистике.

– In vino veritas, – невесело усмехнулся Карл. – А митинги… поздно теперь митинги… Просто я понял сегодня, что был не прав. И все мы были неправы.

– В каком это смысле? – осведомился Беланов.

– В прямом, Артур. Всю жизнь я был обычным обывателем. У меня был свой дом, своя работа, я продвигался по службе, не залезал в долги, платил налоги, ходил на выборы, читал современную литературу, периодически выбирался в театр и считал себя культурным человеком. До всего остального мне не было дела. Когда на Дворцовой площади бушевали митинги, призывавшие бороться с угрозой с Востока или с Запада, запретить коммунистическую партию или вывести из страны американские ракеты, я лишь сетовал на недоумков, которые злоупотребляют нашей демократией и дерут глотки вместо того, чтобы заниматься делом. На смену политическим митингам пришли экологические, а моя позиция не изменилась. Если тебе не нравится правительство, голосуй за оппозицию, зачем же выходить на площадь? Нет, я понимал, что у нас есть важные проблемы. Просто я считал, что каждый должен заниматься своим делом, и тогда все образуется. Одно ведомство занимается экологией, другое занятостью, третье благотворительностью, а у меня своя работа, и мой долг перед обществом – выполнять ее и не лезть в чужие дела. И точно так же рассуждали тысячи, миллионы граждан нашей сытой и свободной Европы. И вот теперь я спрашиваю себя: почему они выбрали для вторжения именно наше время? Если они такие благодетели, почему они не высадились в начале двадцатого века и не предотвратили того кровавого кошмара, который творился потом? Не потому ли, что тогда человечество пусть было слабее в военном и техническом плане, пусть было раздроблено и одурманено социалистическими идеями, но оно было полно решимости и энергии и готово было дать отпор? А теперь мы такие благополучные, такие спокойные, каждый сам за себя, каждый замкнут в своем мирке, как устрица в раковине, бери и ешь, кто хочет!

– О каком отпоре ты говоришь? – отозвался Грэбс. Он сидел верхом на стуле, положив руки на спинку, а подбородок на руки, и глядел в одну точку. – Сегодня ночью семьдесят человек погибло. Семьдесят идиотов, царство им небесное, потому что лезть на них с нашей техникой – это все равно что переть со шпагой на танк. Глупо, но эти люди не смогли иначе, они были верны присяге и пытались дать… отпор…

– Не об этом речь, – ответил Карл, – не о военном, а о моральном, что ли, отпоре. Тогда пришельцы читали бы в каждом взгляде: вы здесь чужие, мы вас ненавидим, убирайтесь в свое вонючее будущее и оставьте нам наше прекрасное настоящее. А теперь ведь им осанну кричать будут! Второе пришествие во множественном числе! Явились спасители, явились избавители наши от всех проблем насущных! Их из космоса ждали, а они из будущего, наши же потомки, родная кровь, черт подери!

Вошел доктор Кромвальд. Воистину это был день сюрпризов: всегда скептически-спокойное лицо доктора выражало элементарный восторг.

– Господа, это грандиозно! – воскликнул он. – Я был там, у них, в центре за ограждением. Кстати, ассистенты тоже там, в брошенных домах, благоустроенных по последнему слову техники будущего. Так вот, меня пустили туда, узнали и пустили! Оказывается, они хорошо меня знают, читали мои работы, это через бог знает сколько лет, когда вся современная физика к чертям устарела, представляете? Я беседовал с одним из их руководителей, Конэром Гасски. Представьте, мы говорили на равных. Он показал мне их лаборатории, хронотехнику, мы много говорили о хронотеории – это величайшее творение человеческого разума, из наших исторических аналогов сравнимое разве что с теорией относительности, но по степени воздействия на мир просто нет аналогов!

– Оно и заметно, – пробурчал майор. Карл сидел молча, всем своим видом демонстрируя: «Ну вот, полюбуйтесь. Я же говорил!»

– У них грандиозные проекты, – продолжал Кромвальд, ничего не замечая. – Поэтапное преобразование и ускорение человеческой истории! Они передадут нам свои знания, и к их времени цивилизация уйдет на несколько веков вперед по сравнению с их нынешним уровнем. Тогда они опять передадут в прошлое новую информацию и технику, потом опять и опять. То, на что ушли бы многие тысячелетия, уложится в отрезке в несколько веков. В итоге – торжество Разума, безграничное могущество человека! И они предложили мне работать у них! Вы представляете? Работать в науке черт-те какого века!

– Вот именно – черт-те какого, – сказал Беланов.

– Ну, разумеется, я неточно выразился. Но, полагаю, в такую минуту простительно отступить от научной терминологии…

– Дело не в терминологии, доктор. Дело в том, что они, при всей расписываемой вами откровенности, даже не назвали вам времени и страны, откуда они прибыли.

– Что за нелепые обвинения? – возмутился Кромвальд. – Ведь они предложили мне работать у них!

– А что, если… – подал голос майор, – если они подсунут вам вместо работы какую-нибудь чепуху, которая с нашей точки зрения – нерешенная проблема, а с их – тупиковая ветвь науки? Если единственная их цель – отвлечь, занять ваш мозг, чтобы его не использовали те, кто встанет на путь борьбы с ними? Что скажешь, Карл?

Артур с опаской взглянул на Карла. Он боялся, что тот устроит дискуссию, а то и ссору. Но Карл вдруг поднялся – усталый, сгорбленный, совсем не похожий на давешнего оратора.

– Пойду я, – сказал он, – нехорошо мне. Я ведь все-таки непьющий.

– Нет, вы не правы, – продолжал доктор после ухода Карла. – Это же высший разум, а высший разум должен быть гуманным!

– Ночью ваши гуманисты убили семьдесят человек, – сказал Грэбс, – семьдесят солдат и офицеров. Хотя прекрасно знали, что те не могут причинить им вреда.

– Это, конечно, прискорбно, – ответил доктор и на мгновение смолк, – но ведь эти солдаты напали первыми?

– Да, конечно, – процедил Грэбс, – а что, черт побери, должен делать солдат, когда на территорию его страны вторгается вооруженный враг?!

– Майор, я не хотел вас обидеть. Да, конечно, их методы не вполне оправданны, может, стоило прислать мирную делегацию, а не армию. Но их высшие цели благородны, и я уверен, что вскоре…

– Внимание! Жители города! – загремел за окнами Голос. – В городе вводится комендантский час. После двадцати одного часа и до пяти часов появляться на улице без экстренной необходимости запрещается.

7

Прошло несколько дней. В городе постепенно кончались запасы продовольствия, и миссионеры стали торговать своей провизией. Республиканские деньги они заменили собственными – прямоугольными карточками из неизвестного материала. Городу нечем было торговать с пришельцами, и они выделяли горожанам свои деньги в кредит, не сообщая, когда и как долг будет погашен.

Артур по-прежнему жил у своего друга. Однажды Генрих вошел к нему в комнату с озабоченным видом.

– Я получил повестку, – сообщил он.

– Повестку? От них?

– От кого же еще?

Артур взял белый прямоугольник. Адрес, имя, фамилия. «Вам надлежит явиться сего числа к 20 часам…», адрес.

– Что бы это могло значить? – удивился Артур.

– Я бы сам хотел это знать. Видишь, явиться к ним, в центр, и так поздно. Я не успею вернуться до комендантского часа.

– Может, какая-нибудь бюрократическая формальность?

– Непохоже. Я уже обзвонил всех знакомых. Никто ничего подобного не получал.

– Значит, ты представляешь для них особый интерес. Слушай, а может, они хотят прокатить тебя в будущее?

– Но почему именно меня? Почему не тебя, не Петера, не Кромвальда?

– Мы все слишком принадлежим своей эпохе. Я, например, могу пригодиться в будущем только в качестве экскурсовода по залу «Вычислительная техника Средних Веков». А ты – поэт, твое искусство принадлежит вечности…

– Да какая там вечность, – отмахнулся Генрих. – Таких, как я, в городе десятки, а в мире – десятки тысяч. С этой точки зрения я нисколько не интересен будущему.

– Слушай, Генрих… Я понимаю, это неприятный вопрос, но ты уверен, что ни в чем не провинился перед новой властью?

– Разве я похож на заговорщика, Артур? Нет, конечно.

– Тогда и волноваться нечего. Вот увидишь, они еще подвезут тебя до дома, чтобы не было неприятностей с патрулями.

– Ты думаешь, я должен идти?

– А почему нет? Ведь тебе ничто не угрожает.

– Так-то оно так… Только не нравится мне это.

Все-таки Генрих отправился по указанному адресу. Артур ждал его до десяти и уже уверился, что его друг действительно отправился на экскурсию в будущее, как вдруг услышал стук в дверь. Недоумевая, почему неизвестный гость не пользуется звонком, Беланов открыл.

И увидел Генриха, лежащего на полу в разорванной одежде.

– Господи! Генрих! Что случилось?! – воскликнул Артур, помогая другу подняться.

– Быстрее, Артур… Запри дверь… Помоги добраться до телефона…

– Генрих, что они с тобой сделали? Ты ранен?

– Кажется, ранен… Не время… Набери номер Грэбса!

Беланов поднял трубку, но не услышал гудка.

– Проклятье! Телефон не работает! Генрих, ложись, я постараюсь тебе помочь.

– Не получится… Во-первых, ты не врач, а во-вторых, никто не знает, как лечить раны от их оружия… Слушай, дорога каждая минута. Нас там собралось человек пятнадцать. Они объяснили нам, что отправят на экскурсию в будущее. Некоторое время обследовали с помощью каких-то приборов. Несколько человек отказывались, ссылаясь на дела, но им объяснили, что вернут в ту же минуту, из которой отправят. Потом… нас отвели в помещение с герметичной дверью, якобы в кабину машины времени. Но это… помнишь, Артур, мы смотрели фильм о лагерях смерти? Я сразу понял, что это… Это была газовая камера! Я бросился бежать… Они не ожидали, не смогли задержать, только стреляли вслед. Остальные погибли… Теперь главное – чтоб все узнали… Брось меня, Артур, беги… Они недаром отключили телефон, они сейчас будут здесь!

Раздался долгий звонок в дверь. Друзья замерли.

– Господин Беланов, откройте! – донеслось из-за двери. – Мы знаем, что он здесь. Не бойтесь, мы не причиним вам вреда.

Артур молчал.

– Господин Беланов! Это бессмысленно. Не вынуждайте нас ломать замок.

Артур беспомощно огляделся и вдруг навалился плечом на шкаф, намереваясь забаррикадировать дверь. В этот момент в прихожей что-то взвизгнуло и сразу запахло паленым. Стуча сапогами, вошли вооруженные миссионеры. Генрих, лежа в кресле, в ужасе глядел на них. Артур встал, загораживая его. Один из миссионеров, с двумя полосками на левом плече – видимо, командир – выступил вперед.

– Прошу вас, господин Беланов, отойдите. То, что мы делаем, делается во имя всеобщей безопасности.

– Фашисты! – прорычал Артур. – Грязные ублюдки!

– Мне очень жаль, господин Беланов, – сказал командир и сделал знак остальным. Двое миссионеров мягко, но крепко схватили Артура за руки и оттащили в сторону. Двое других подняли Генриха из кресла, а еще один приставил к его груди свое оружие и нажал кнопку. Тело конвульсивно изогнулось и бессильно повисло на руках солдат. Те потащили его к выходу. Артур отчаянно вырывался из державших его рук, осыпая убийц проклятиями. Командир достал матовый прямоугольник и приложил его ко лбу Беланова. В этот же момент Артуром овладела полная апатия. Он почувствовал себя опустошенным и покорным. Руки, державшие его, разжались, и он без сил упал в кресло.

8

Командир уселся в кресло напротив Артура и сделал знак своим людям удалиться.

– Ну а мы, господин Беланов, с вашего позволения, побеседуем. Вам многое хочется узнать, так зачем откладывать?

– Все, что мне сейчас хочется, – пробормотал Артур, борясь с опутавшей его апатией, – это проломить твою поганую башку.

– Бросьте, – отмахнулся командир, – вам сейчас руку лень поднять. Итак, позвольте представиться: лейтенант Миссии Гилби Крог. Я понимаю ваши чувства. На ваших глазах ликвидировали товарища… Любопытный парадокс: вы, человек двадцатого века, века самого кровавого в истории цивилизации, воспринимаете убийство куда более болезненно, чем мы. А все потому что в ваше время убийства слишком часто совершались спонтанно, бессмысленно, были непредсказуемы и вызывали у каждого естественный страх, что он будет следующим. В наше время каждое убийство разумно и закономерно.

Артур слушал и не мог возражать. Его обволакивал вязкий туман, сквозь который пробивался мерный голос Крога.

– Чтобы понять нашу правоту, вам нужно ознакомиться с некоторыми положениями хронотеории. Всякое событие порождает во времени хроноволны, или волны вероятности, которые распространяются из прошлого в будущее. Это, конечно, абстрактное понятие: когда говорят о хроноволне, порожденной данным событием, имеют в виду события, являющиеся следствием данного. Очевидно, независимых хроноволн не существует; они постоянно взаимодействуют, порождают, усиливают или гасят друг друга. При путешествиях во времени, помимо естественных волн из прошлого в будущее, возникают обратные – из будущего в прошлое. Кстати, это решает известный «парадокс дедушки»: предположим, что некий маньяк проникает в прошлое и убивает собственного деда до зачатия своего отца. В этом случае, очевидно, маньяк не может появиться на свет, но тогда никто не убьет дедушку, и маньяк появится на свет. На самом деле просто две встречные хроноволны погасят друг друга. На практике это может принять разные формы, но, скорее всего, оба источника противостояния будут просто выброшены из истории, исчезнут: скажем, дедушка действительно погибнет, но не от руки своего внука, а от современной ему, деду, причины. Вас, вероятно, интересует, как же мы решились изменять прошлое, если при этом наше будущее может измениться так, что мы вовсе исчезнем? Все очень просто. Мы очень хорошо изучили ваше время и просчитали на компьютерах, которые, конечно, не чета вашим, возможные варианты. Дело в том, что небольшие изменения нас не пугают. Например, что было бы, если бы моей матери не было в природе? Ответ, кажется, ясен: я бы не родился. Но не спешите! Ведь остается мой отец. Остаются его вкусы и привычки. Рано или поздно он подберет себе женщину, соответствующую этим вкусам, а значит, во всем похожую на мою мать. Ребенок, который у них родится, тоже будет Крог и, скорее всего, – Гилби, будет иметь похожую внешность, получит то же воспитание, значит, будет похож на меня и по характеру. Конечно, если изменить мать, различия будут все же значительны. А если устранить какую-нибудь прапрабабушку, к моменту моего появления на свет различия сведутся почти к нулю. Вообще волны вероятности, как и другие волны, имеют свои пучности и узлы – то есть отрезки времени, на которых диаметр, или амплитуда, волны велик или мал. Под диаметром понимают количество событий, непосредственно относящихся к данной волне. Если существует много относительно независимых событий, приводящих к сходному результату, это большой диаметр, пучность; если же имеется некое ключевое событие, изменение которого приведет к резкому изменению всей волны, говорят об узле. Вообще влияние на ход волны определяется тем, какая часть диаметра волны изменена: если меньше пятидесяти процентов, то со временем изменения сойдут на нет, если больше, то, напротив, изменения овладеют всей волной. Очевидно, наиболее верный путь воздействия на историю – через изменения узлов. Вас интересует, какое отношение все это имеет к вынужденной ликвидации четырнадцати человек, в том числе вашего товарища? Самое прямое. Через два месяца он должен был сойтись с одной из местных женщин. В результате этой связи появился бы ребенок, сам по себе ничем не замечательный. Но через тридцать лет он стал бы отцом троих детей, и так далее. В конечном итоге далекий потомок вашего товарища стал бы одним из опаснейших людей нашего времени, борьба с которым отняла много сил и человеческих жизней. То же и с остальными. Их потомки появились в разное время и по-разному, но все они принесли немало вреда.

– Но почему вы ликвидируете не их, а их ни в чем не повинных далеких предков? – спросил Артур, еще с трудом шевеля губами.

– Я же говорил, господин Беланов, историю надо изменять в узлах. Люди, которых мы ликвидировали, находятся именно в таких узлах. Вмешательство в более поздний период потребовало бы большего числа жертв.

– Но почему вы их убили? Если все зло в детях, почему не ограничиться стерилизацией?

Уголки губ Крога слегка раздвинулись.

– Это же ненадежно. Даже на вашем уровне развития возможно провести обратную операцию. По-настоящему дает гарантию только кастрация, но ваш товарищ предпочел смерть.

– Что-то он не говорил о подобном выборе.

– Разумеется, мы не спрашивали его открыто. Мы просканировали его подсознание. Он ведь говорил об обследовании?

– Вы и подсознание сканировать умеете…

– Мы умеем очень многое.

– Послушайте, – сказал вдруг Артур, озаренный внезапной идеей. – А почему вы все это мне рассказываете? Вы не боитесь, что через день это будет знать весь город?

– Ни в коем случае, господин Беланов! Вы никому и ничего не расскажете.

– Вы и меня хотите прикончить?

– Вот она, логика двадцатого века! Я же, кажется, объяснил вам: мы ничего не делаем без необходимости. С какой стати сообщать вам информацию, чтобы потом убить? Вы ничего не расскажете, потому что не захотите подвергать других людей опасности. Дело в том, что каждому, кому вы проболтаетесь, придется делать промывку памяти, а это очень неприятная процедура. Если ее повторить несколько раз, человек превращается в полного кретина. И потом, вы же умный человек, должны понять, что бороться с нами бесполезно. Бороться против хронотехники можно только хронотехникой, все другие методы бессмысленны. В самом деле: допустим, против нас совершается диверсия. Мы, имея всю информацию о случившемся, отправляемся в прошлое и предотвращаем ее. Конечно, это лишние хлопоты, которые нам не нужны…

– Но мне-то вы зачем сообщаете то, за что другим хотите промывать память?

– У вас очень хорошие интеллектуальные показатели. Вы нужны нам не как враг, а как сознательный соратник. Мы играем с вами в открытую: единственная наша цель – убедить вас в нашей правоте.

– Значит, обращаете меня в свою веру? Занятие как раз для миссионера! – усмехнулся Беланов.

Крог посмотрел на него с удивлением.

– Я вас не понимаю.

– А еще говорите, что изучили наше время! Миссионер в наше время значит человек, который проповедует религию различным туземцам, как правило, дикарям. Что и говорить, есть некоторая параллель с вашей Миссией.

– Изучали ученые, а я офицер, – пожал плечами Крог. – Наше общество – общество разделения функций, каждый знает только то, что ему непосредственно необходимо. Это совершенно естественно. Объем информации, накопленный цивилизацией, все время растет, а ресурсы человека ограничены. Со временем знания, необходимые в каждой специальности, становятся столь обширны, что человек может усвоить только их, на остальное не хватает ни памяти, ни сил, ни времени.