Самый человечный цвет

Когда она снова переключилась на сына, я заметил в дверях палаты девушку. Она смотрела на нас огромными глазами, боясь подойти, и я улыбнулся ей и кивнул. Она приблизилась, и я увидел, что ей было лет восемнадцать, и что она была очень, очень, очень-очень красива! Ее кожа навевала мысли обо всем самом чудесном и сладком: какао, молочном шоколаде, кофе с молоком. У нее были густые и блестящие черные волосы, волнами спускающиеся на плечи, полные губы и темные теплые глаза.

– Спасибо, – сказала она по-английски, а потом обняла меня.

– Не за что, – ответил я, с трудом заставив себя оторвать взгляд от ее лица, и кивнул в сторону Хорхе.

Девушка перевела взгляд на парня и стала благодарить его по-испански. Они разговаривали, и Хорхе улыбался и качал головой. Девушка рассказала сеньоре Гарсиа, что случилось, и женщина гладила сына по голове, ну, и мне доставалось.

Это была какая-то нереальная ночь. Хорхе уговорил маму отправиться домой, и девушка, которую звали Эллина, поехала с ней, а я остался в больнице и провел ночь на свободной койке рядом с другом. Но утром Хорхе уболтал докторов отпустить его. Ему сменили повязку, и уже в девять утра мы стояли у центрального выхода, и я поддерживал его, как и прошлой ночью.

Вопреки здравому смыслу, мы отправились не домой, а в ресторанчик. Сеньора Гарсия стояла за прилавком, а помогала ей, кто бы вы думали? Эллина! Она бросилась нам навстречу и крепко обняла обоих, заставив поморщиться от боли, но мы не оттолкнули ее. Она усадила нас за столик и принесла завтрак, состоящий из тортилий и кофе, а потом села рядом с нами.

Она довольно бегло говорила по-английски, хоть и хуже, чем Хорхе и с сильным акцентом, но я понимал ее, а это было главное. Выяснилось, что она, как и мы, оказалась в том районе просто по стечению обстоятельств, и это чуть не окончилось катастрофой.

– Мне так жаль, – сказала она, глядя на Хорхе, – если бы не я, ты бы не пострадал…

– Технически, это моя вина, – возразил я, – если бы я не захотел посмотреть на пирамиды, мы бы не возвращались в тот вечер в город, машина бы не сломалась, нам бы не пришлось ехать на автобусах, и мы бы не забрели в тот район. Так что это я должен извиняться.

– Ты совсем дурак? – весело поинтересовался Хорхе, – если бы не все это, кто знает, что бы те подонки сделали с Эллиной? А так мы все живы! Подумаешь, чуть-чуть крови потратил. Так у меня ее пять литров, не жалко!

Девушка ласково улыбнулась и коснулась его руки. Ага. Ну, что ж, раз так… может, оно и правда того стоило!

– И вообще, – вдруг продолжил Хорхе, – ты мне жизнь там спас, если что.

– Это когда такое было?

– Не прикидывайся. Было. Мама теперь тебя считает воплощением моего ангела-хранителя, брат, ты попал по-крупному. Мы оба мечтаем тебе чем-нибудь отплатить. Есть идеи?

Хорхе и Эллина внимательно смотрели на меня, а потом к ним присоединилась и сеньора Гарсиа. Теперь на меня смотрели три пары темных глаз, и я чувствовал себя последним идиотом, честное слово. Ангел-хранитель? Я? Я вас умоляю! Но переубедить их было невозможно. Я сразу подумал о Джой. Вот уж кто на самом деле ангел-хранитель! Она бы лучше справилась, чем я. Мне же нужно было еще учиться и учиться!

– Э… новые очки?

В общем, было решено, что Рождество я должен был провести в доме Гарсия, какие бы планы у меня ни были. В канун Рождества мы отправились на праздничную мессу, и с нами пошла Эллина. Кажется, с того случая, они с Хорхе не отпускали рук друг друга, и это было очень трогательно. Они подходили друг другу.

Когда мы приблизились к церкви, я заметил, что она вся – вся! – украшена разноцветными лампочками. Она светилась, как маяк в ночи, и этот свет манил даже таких, как я, кто, вообще-то, не веровал. Внутри тоже было нарядно и многолюдно. Туда стеклись люди со всего района, старые и молодые, все надели свою лучшую одежду и с сияющими глазами и улыбками слушали проповедь и смотрели на священника у алтаря. Кое-что я понимал. Да, пусть я не верил, но мне всегда нравилась история Иисуса. Я имею в виду, что он был яркой личностью, харизматичной личностью, раз сумел создать такую религию, которая господствовала в западном мире уже больше двух тысяч лет. Ну и, конечно, он проповедовал хорошие, правильные вещи. Любовь к ближнему, сострадание, понимание и все в том же духе. Я не верил, что он был сыном божьим, это как-то не вписывалось в мою схему мира, но он определенно был хорошим человеком. Этого мне вполне хватало, чтобы уважать его.

После службы мы отправились домой, где сеньора Гарсиа и Хорхе приготовили праздничный ужин. Эллина распевала гимны, прыгая по гостиной с бокалом искристого вина в руке, и при этом как-то умудряясь не переколотить все тарелки и стаканы, которые она ставила на стол. Она поставила только четыре прибора, из чего я сделал вывод, что братья Хорхе не приедут на семейный праздник. Но сеньора Гарсия была удивительно спокойна по этому поводу. Она философски заявила, что для нее важнее всего счастье ее мальчиков, и если им для этого не нужно возвращаться домой, что ж, так тому и быть. В конце концов, у всех уже давно есть телефоны.

Телефоны! Я хлопнул себя по лбу, одновременно холодея. Я совсем забыл позвонить родителям! Я вывел свою «трубку» из авиарежима и с надеждой повернулся к Хорхе.

– Э… слушай, а есть шанс, что тут где-то поблизости есть место с бесплатным вай-фаем?

– Ты думаешь, я что, в землянке живу? – оскорбился парень, – так, диктую пароль!

Я с облегчением заметил, что родители были в сети, несмотря на столь ранний час в Берлине, и позвонил им. На экране появились их радостные лица.

– Нет, ну вы посмотрите, кто проявился! – усмехнулся отец, – прямо рождественское чудо!

– Простите-простите-простите!

– А что у тебя с глазом?! – сразу забеспокоилась мама.

Я принялся рассказывать им о том, что со мной случилось за последнее время. Скрывать что-то от родителей было бесполезно и ненужно. Во-первых, тайное всегда становилось явным. Рано или поздно. И поэтому я предпочитал рассказать все сам, чтобы избавиться от лишних упреков. А во-вторых, ну и что они мне могли бы сделать? Они находились за десять часов от меня, в другом полушарии. Они бы что, велели мне возвращаться домой? Смешно! У папы, конечно, длинные руки, но не настолько же!

Я побежал с телефоном на кухню и познакомил их со своей временной приемной семьей, и когда все достаточное количество раз пожелали друг другу счастливого Рождества, отключился. В кухне завопил таймер духовки, возвещая о готовности угощения – традиционных тамале, атолле, бурито и прочих мексиканских лакомств. Хорхе объяснил, что индейку в Мексике тоже едят, но чаще те, кто может ее себе позволить. И не то что бы они не могли, но индейку я и в своей Европе поем, а вот настоящую мексиканскую кухню можно отведать только в Мексике. Не мог не согласиться! А еще на столе стоял огромны кувшин с понче – фруктовым пуншем и игристое вино, которое на поверку оказалось сидром.

И только мы собрались поднять первый тост, как дверь дома распахнулась, и в прихожую ввалились два молодых человека. Они увидели нас и заулыбались точно такими же улыбками, как Хорхе и его мама. Сомнений быть не могло – это были старшие сыновья сеньоры Гарсия. На столе мгновенно появились недостающие приборы, и праздник стихийно продолжился.

Ближе к полуночи Хорхе притащил огромное глиняное блюдо с анисовым печеньем, политым каким-то сиропом. Мы вышли на улицу и увидели, что соседи сделали то же самое. Мы ели печеньки, обменивались ими и поздравляли друг друга с праздником, а когда лакомство исчезло с тарелки, Хорхе со всего маху расколотил ее об землю. Увидев мое замешательство, Эллина объяснила, что это делают на счастье.

А потом сеньора Гарсия загнала нас всех спать. Она не разрешила Эллине вернуться в ее пустую комнату в общежитии, где она должна была встречать Рождество в одиночестве, и мы все кое-как разместились в небольшом домике. Но это был чудесный праздник!

На утро Хорхе растолкал меня. У него горел глаз, и он поволок меня смотреть подарки. Оказалось, что под искусственной елкой лежал подарок и для меня.

– Хорхе, я… мне нечего вам всем подарить… я даже не думал, что…

– Марко, ты заткнешься, а? – дружелюбно заявил парень.

Я сорвал яркую обертку и обнаружил внутри… новые очки-хамелеоны! А еще маленькую пиньяту с конфетами.

Мы провели день вместе. Братья Хорхе рассказывали о своих делах в Штатах, а мы делились новостями Мехико. Выяснилось, что старший из братьев наконец-то собрался жениться, чем вызвал бурю в стакане, и сеньора Гарсия потребовала привезти к ней невесту, и как можно скорее. Я улыбался, глядя на эту семейную сцену, и мне подумалось, а как бы отреагировали мои родители, скажи я им, что собрался жениться? Ну нет, не сейчас, в будущем? Мама бы обрадовалась. У меня вообще складывалось впечатление, что они оба спали и видели, как бы меня куда-нибудь пристроить, хотя я лет с тринадцати только и делал, что проявлял самостоятельность. Но родители есть родители.

Я улучил момент и ускользнул в тихое местечко, прихватив атлас. Как бы хорошо ни было в этом гостеприимном доме, мне пора было отсюда уходить. Я провел пальцем по Панамскому перешейку, выбирая следующий пункт назначения. Как бы привлекательно ни выглядели все эти маленькие индейские страны, мне не улыбалось встречать новый год в одной из них. По необъяснимой причине мне хотелось шумного и безудержного веселья. Даже не смотря на трещину в руке.

Хотя, возможно, это было вполне закономерно. Последние несколько лет я встречал новый год довольно тихо, иногда в одиночестве. Меня звали на вечеринки, но я в последний момент отказывался. Я даже себе самому не мог это объяснить. Просто во мне что-то щелкало, и я вдруг понимал, что не готов идти и веселиться. Берлин – это один гигантский ночной клуб. Не найти тусовку в Берлине, да еще и в Новый год – это сумасшествие. Для этого нужно жить под камнем, в прямом смысле. Достаточно выйти на улицу и постоять минуты три со скучающей физиономией, и тебя в охапку сгребет какая-нибудь компания, и все, еще через пять минут ты будешь уже, пьян в стельку, танцевать на стойке в каком-нибудь сомнительного вида подвальном баре. Но я не был к этому готов.

А вот в этот год, ага, был! Только пока не очень представлял, где можно было найти такой драйв. Но выручил Хорхе. Он подкрался ко мне сзади и повис на плечах.

– Я так и знал, я знал, что ты собрался валить. Я тебя не держу, я все понимаю. Но послушай совет: Рио. Твой пункт назначения – Рио-де-Жанейро. Там будет такая движуха на Новый год, что земля содрогнется!

– Рио? Мысль отличная, но туда добираться – это самоубийство. Ни на чем, кроме самолета, не получится. Я себе представляю, сколько это будет стоить…

Улыбка Хорхе вдруг стала еще шире, и он заговорщически мне подмигнул, обнял за плечи и хлопнул ладонью мне по груди.

– Брат, ты когда-нибудь перестанешь недооценивать Хорхе Гарсия? Если бы я не знал, как доставить тебя из Мехико в Рио, я бы не предлагал.

У меня отпала челюсть. Я кое-как соскреб ее с пола и уставился на повара. Он пожал плечами и указал подбородком на дверь. Я последовал за ним, и, преодолев расстояние, сопоставимое с половиной Европы, мы оказались на аэродроме. Хорхе кому-то позвонил, и через пять минут перед нами стоял молодой человек в сером комбинезоне. У него были веселые темно-карие глаза и коротко постриженные черные волосы, а кожа была темнее, чем у моего мексиканского друга. Видимо, он был отчасти африканцем.

– Марко, позволь мне представить тебе моего старинного друга, Карлоса. Карлос пилот почтового самолета. Завтра он вылетает по маршруту Мехико – Гватемала – Богота – Бразилиа… Рио-де-Жанейро. И знаешь, кто летит с ним?

Во мне кипел котел эмоций. Радость, нетерпение, но вместе с тем страх. Я планировал не только предпринять самый сумасшедший полет в жизни – мне еще и предстояло сделать это незаконно! Потому что я не видел, как можно было бы меня зафрахтовать как рождественскую пиньяту, честное слово. Боюсь, что таможенники непременно заметили бы, что груз как-то странно дышал и моргал. Я поделился опасениями с парнями. Карлос только махнул рукой и посоветовал мне не задумываться о таких «мелочах», как пересечение границы. Однако встретить новый год где-нибудь в тюрьме Гватемалы мне хотелось чуть меньше, чем вплавь пересечь Ледовитый океан. И именно в этот момент мне вспомнилась Джой. Я почему-то ни секунды не сомневался, что она бы согласилась на это предложение, не задумываясь. Она бы уже сидела в самолете, подпрыгивая от нетерпенья.

Хорхе и Карлос переглянулись, почувствовав, что я дал слабину, а потом запихнули меня в фото-кабинку, и через две минуты стали счастливыми обладателями моей самой плохой фотографии на документы в жизни.

В общем, так и получилось, что на следующий день все семейство Гарсиа и Эллина собрались проводить меня в мое неадекватное путешествие. Сеньора Гарсиа снабдила меня едой на ближайшие три месяца и несколько раз перекрестила, пообещав еще сильнее молиться за меня. Это было нерационально и невероятно мило, трогательно до слез. Я обнял ее и поблагодарил за все, что она сделала для меня. Ее старшие дети тоже попрощались со мной на пороге дома, а вот Хорхе и Эллина поехали со мной на аэродром.

Карлос встретил нас у входа, забрал у меня рюкзак и протянул мне такой же, как у него, комбинезон и какие-то бумаги. Я с изумлением уставился на свое фото в документе, который говорил о том, что я – Джон Смит, бортмеханик, сопровождаю такой-то груз по такому-то маршруту. И вот карточка, удостоверяющая мою несформировавшуюся личность.

Пришла пора прощаться с моими мексиканскими друзьями. Я обнял Эллину, и она расцеловала меня, снова и снова благодаря за свое спасение.

– Не за что, любой бы поступил так же, Эллина.

– Нет, не любой.

Потом настала очередь Хорхе. Он тоже обнял меня и похлопал по спине.

– Приезжай еще, брат! Ты всегда желанный гость в Мехико. Знай, «ми каса эс су каса», компрендэ?

– Спасибо! Берлин тоже ждет тебя в любой момент.

Он вытянул из-под футболки крестик, снял и протянул мне.

– Вот, пусть защищает тебя.

Я закрыл его ладонь и улыбнулся.

– Нет, он защищает тебя. А меня пусть защищает осознание того, что с тобой все в порядке.

– Тогда я тоже буду за тебя молиться, – весело сказал мексиканец.

Когда мы наконец расстались, Карлос провел меня к самолету. Это была небольшая и видавшая виды птичка, гудящая в предвкушении предстоящего путешествия. Карлос любовно похлопал ее по пузатому боку.

– А долетим? – с сомнением спросил я, – путь-то неблизкий…

– Ппффф! Легко! Ей этот маршрут – как за хлебом сходить!

У меня почему-то появилось навязчивое желание перекрестить самолет. А заодно помыть его святой водой и увешать оберегами. На всякий случай. Я даже не стал спрашивать, застрахован ли он.

Мы залезли в кабину, и мой пилот кивнул мне, чтобы я пристегнул ремни. Я даже не удивился, увидев, что к приборной панели был приклеен целый иконостас. Мексика мне все больше нравилась.

Двигатели прочихались и размеренно зажужжали. Карлос надел наушники и стал вести переговоры по радио с центром полетов. Потом он надел очки-авиаторы, одарил меня лучезарной улыбкой и поднял вверх большой палец. Я ответил ему тем же. Мы неспешно вырулили на взлетную полосу, где состоялся еще один диалог и командным центром, закончившийся традиционным «суэртэ» – пожеланием удачи, и самолет взял разгон. Я вцепился в ручку кресла (единственную, потому что, видимо, вторую оторвал какой-нибудь другой нелегальный пассажир). Но как только шасси оторвалось от земли, на меня снизошло удивительное спокойствие.

Карлос безмятежно насвистывал. Казалось, что еще чуть-чуть, и он опустил бы стекло и высунул бы туда локоть, как будто бы он вел не самолет, а пикап по пыльным мексиканским дорогам. Я же посмотрел в окно. Под нами проплывало Мексиканское нагорье, красновато-охристое, как загорелая кожа, покрытая синяками городов. Мы летели не очень высоко, не так, как летают лайнеры, поэтому я мог рассматривать пейзаж в мельчайших деталях. Карлос не пытался вовлечь меня в непринужденную беседу, понимая, что толку от этого было бы чуть, учитывая, что я пребывал в состоянии, граничащим с шоковым.

До Гватемалы нам предстояло лететь около трех часов. Лайнеры летали быстрее, но наша колибри не могла угнаться за этими большими птицами, да и Карлос никуда не спешил. А у меня вообще было впереди четыре дня. Мой бесстрашный пилот пообещал мне, я буду в Рио к вечеру двадцать девятого. Ну, в крайнем случае, утром тридцатого. Меня такой расклад более, чем устраивал, поэтому я постарался расслабиться и получить удовольствие от полета.

Под самолетом проплывали величественные горы, практически щекоча его брюхо своими тонущими в дымке пиками. Я видел кофейные плантации и пирамиды майя, и мое сердце бешено колотилось от осознания того, что я видел такие пейзажи, какие доводилось видеть единицам. Меня переполняла благодарность и, поскольку я не верил в богов, я благодарил тех людей, которые сделали этот полет реальностью. Всех-всех.

Мы приземлились в порту Гватемалы и подрулили к самому дальнему ангару. Там я помог Карлосу выгрузить полагавшийся груз, у нас проверили документы, а потом мы выпили отвратительный кофе из автомата в комнате отдыха. Пилот хлопнул меня по плечу и весело сообщил, что нам пора отправляться дальше.

И снова, перекрестив самолет, мы забрались в кабину, выкатились на взлетку и рванули в безоблачное синее небо.

– Окей, следующая остановка: Богота, Колумбия, – весело сообщил Карлос, включая маленький допотопный магнитофон, больше похожий на вырванную из какого-то автомобиля магнитолу.

Кабину наполнила веселая латиноамериканская музыка и чудесный голос самой известной колумбийской певицы. Карлос как-то умудрялся танцевать, не вставая с кресла. А я продолжал смотреть в окно, наблюдая, как под нами сменялись страны: Гондурас, Никарагуа, потом кусок Мексиканского залива, Панама… создавалось такое впечатление, что наш самолетик был приклеен к небу, а под нами в каком-то неправильном направлении вращалась планета.

Время от времени у меня по телу бежали мурашки от осознания нереальности происходившего. Я перелистал свой блокнот с набросками и принялся рисовать портрет моего пилота, наш самолетик, горы, облака… но как можно было объять необъятное? Я впитывал все это порами кожи, прекрасно понимая, что никогда и никак не смог бы рассказать обо всем кому бы то ни было. Как только бы я облек эти впечатления в слова, они поблекли бы, потускнели, словно после стирки. Поэтому я просто прижался лбом к стеклу и по-идиотски улыбался.

Еще через четыре часа мы приземлились в Эльдорадо – аэропорту Боготы. Карлоса здесь встретили, как родного. Оказалось, что так, собственно, и было, потому что на таможне работал его родной дядя – дядя Мигель. Поэтому я вскоре узнал, что нам предстояло провести вечер в компании его, его жены и троих детей, что вызвало очередную белозубую улыбку у Карлоса и легкое замешательство у меня, которое, впрочем, быстро сменилось радостью и некоторой покорностью судьбе.

Мигель, однако, жил не в Боготе, а в небольшом городке Москера, пригороде столицы, до которого от порта было рукой подать, и к ужину мы уже добрались до дома, где нас встретила тетя Карлоса и его два двоюродных брата и сестра. Дети, от восьми до шестнадцати, повисли на мне, как груши на яблоне, хотя по-английски что-то понимал только старший сын, что совершенно не помешало им втянуть меня в свои игры, не обращая никакого внимания на упреки их мамы.

Вечер прошел отлично. Нас вкусно и сытно накормили, потом мы устроились спать на раскладном диване в гостиной.

– Тебя не смущает спать со мной в одной постели?

– Нет.

Диван оказался широким, как аэродром, на нем уместился бы десяток таких, как Карлос, да и мы оба вымотались так, что вырубились через восемь секунд после того, как пожелали друг другу спокойной ночи.

Утром я принял душ, потом нас накормили завтраком, и Мигель доставил нас в порт. Мы простились с ним, снова забрались в летающую посудину и попрощались с землей.

– Держись, амиго, это будет долгий перелет – почти десять часов.

Ну, я так и прикидывал. Внебрачный сын магнитофона и коробки передач снова выдавал задорную солнечную музыку, впереди было пронзительно-голубое небо до самого горизонта, а под самолетом – экваториальные леса Бразилии. В какой-то момент я отключился, пригревшись на солнышке, немилосердно нагревавшем нашу птаху. Проснулся я от того, что Карлос сжал мое плечо.

– Что случилось? – забеспокоился я, но он покачал головой, улыбаясь.

– В окно посмотри.

И я посмотрел. Под нами извивалась жирной буро-зеленой змеей самая загадочная и самая удивительная река Земли. Она была шириной с целое море! Бескрайнее водное пространство, на котором кое-где виднелись пятнышки судов. Я даже прослезился. Нет, никакие рисунки и фотографии, которые я всю дорогу щелкал на свой телефон, не смогли бы передать эту красоту и величественность, уж что и говорить о словах.

Сумерки плавно перетекли в ночь, подсвечиваемую только красными лучами умирающего заката по правому борту. Мы еще утром пересекли экватор, и я понял, что впервые в жизни покинул такое привычное и родное северное полушарие. А это означало, что я за свое путешествие умудрился-таки побывать во всех четырех полушариях нашей чудесной, удивительной, прекрасной сине-зеленой планеты.

Вот о чем я думал, глядя в темноту и звездное небо за стеклом иллюминатора. Во всех языках, где существовали артикли, вроде немецкого, английского или французского, к слову «Земля» прилагался определенный артикль. Одна. Единственная в своем роде. Неповторимая. В такие моменты я особенно проникался к ней любовью. Да и как можно было не любить ее, такую невероятно красивую, такую волшебную, такую почти нереальную? Потому что каков был шанс, что кучка космической пыли образовала крутящийся шарик именно той массы и именно на таком расстоянии от Солнца, чтобы на нем появилась атмосфера, океаны, в которых зародилась жизнь, а потом, потом…

Я вдруг увидел светящееся пятно под нами.

– Бразилиа, – весело заметил Карлос, – долетели-таки, хвала Иисусу!

Самолет пошел на посадку, и через пятнадцать минут мы уже рулили по бетонным дорогам аэропорта к ангару. Здесь нас уже не ждали никакие родственники, но все опять прошло гладко, и нас отвели в комнату отдыха пилотов, где стояли двухэтажные кровати, как в хостелах, и мы, не раздеваясь, повалились на них.

– Эй, Карлос? – позвал я, снимая очки и зацепляя их душкой за сетку верхней койки.

– Амиго?

– Спасибо, что показал мне все это.

– Не за что!

– Нет, ты не понимаешь…

Но я не знал, что еще добавить, да и не нужно было никаких слов. Мерный шум порта унес нас обоих в страну снов, и даже во сне я продолжал парить над облаками в свете Луны и звезд.

Проснулся я от того, что в комнату кто-то вошел. Это был молодой – вроде – мужчина в форме пилота какой-то местной авиакомпании. Он с видимым усилием ослабил галстук и снял фуражку. Заметив, что я смотрел на него, он послал мне понимающую усталую улыбку и скрылся за дверью ванной комнаты.

Я нащупал телефон и очки. Было начало шестого, и за окном серели утренние сумерки. Я не знал точно, во сколько у Карлоса запланирован вылет, но он обещал, что я попаду в Рио утром, поэтому вряд ли мы должны были вылететь вечером.

Как только я все это подумал, у моего пилота на телефоне заорал будильник. Карлос выругался по-испански и перекатился на другой бок, лицом ко мне.

– Буэна маньяна, – пробормотал он, сваливаясь с кровати, но я рефлекторно подался вперед и придержал его голову, – а, грасиас, спасибо. Так, вылет через час.

– Ладно.

Из ванной вышел летчик, и Карлос подал ему руку. Я не был уверен, что они когда-либо встречались, но это была обычная солидарность профессионалов, даже если это был пилот гражданской авиации, а Карлос водил почтовую пташку.

Когда все было готово к вылету, мы с моим летчиком стояли в фойе, пили кофе и слушали прогноз погоды на португальском. Я не понимал ни слова, но Карлос, видимо, понимал, потому что хмурился с каждой последующей фразой.

– Похоже, будет гроза, – сообщил он, – но мы успеем проскочить до ее начала, я в этом почти уверен.

– А мне вот не нравится слово «почти», оно никогда не сулит ничего хорошего.

– Расслабься, амиго, даже если мы попадем в эпицентр грозы, мы не упадем. Скорее всего, в наш самолет просто попадет молния, и он испарится быстрее, чем ты успеешь сказать «тортилья».

– А, ну тогда не о чем волноваться!

Действительно.

И вот еще кое-что о самолетах. Я любил самолеты, очень. Хотя, казалось бы, как можно любить путешествовать на них, если все, что видно из иллюминатора – это бескрайнее белое поле облаков и синее небо? Но и за это я тоже любил полеты! А еще я считал самолеты самым безопасным видом транспорта. Да, они падали, конечно же, но редко, штуки три в год, редко больше. Но все так паниковали, потому что падение самолета всегда вызывало огромный резонанс в прессе и среди обывателей. Потому что он (самолет) большой, и сразу гибло много народу. Да и процент выживших стремился к нулю. Меня это не впечатляло. Потому что в автомобильных авариях каждый день в мире гибло больше народу, чем в год в авиакатастрофах! Поэтому я доверял самолетам и не совсем понимал людей, которые боялись летать. Или тех, кто в турбулентность начинал молиться и сжимал ручку кресла до белых костяшек. Во-первых, турбулентность не могла причинить вред самолету, он бы от нее не упал. И вообще, нужно очень сильно постараться, чтобы разбить самолет. А во-вторых, даже если самолет начал бы падать, что бы ты мог сделать? Так чего паниковать, если от тебя уже ничего не зависит? Лучше расслабиться и позвонить любимым, попрощаться, пока у тебя есть эти секунды. Наверняка, многие из тех, кто боялись летать, в глубине души тоже знали все эти вещи, но страх – это скорее рефлекс, он очень редко связан с сознанием, и поэтому люди всегда боялись и еще будут бояться летать. Я и сам знал, с чисто физической точки зрения, как летают самолеты, но все равно, каждый раз, когда эти гигантские тяжеленные металлические птицы отрывались от земли, испытывал что-то на подобии благоговения, потому что физика и магия, в моем мире, были сестринскими науками.