Ох уж эта Люся

Толпа загоготала, Петрова с Тамарой начали старательно тянуть Валю за руки, а личный тренер – с видимым удовольствием подталкивать под ягодицы. Вскоре коллективные усилия увенчались успехом. Валечка перевалилась через подоконник и оказалась в комнате, прошипев в Люсин адрес:

– Ну ты и сволочь!

Петрова ахнула, задохнулась от обиды и, поправив сползшие очки, поняла: дружба кончилась.

– То есть вы разругались?

– Нет, мы не ругались, – Люся пыталась избежать осуждения.

– И что, дальше вы жили душа в душу?!

– Жить вместе не было никакой нужды. Валя завалила первый же экзамен, но не особо расстроилась: позвонила родителям и сообщила, что домой не вернется…

– Это откуда же в ней взялась такая самостоятельность?

– Да не было никакой самостоятельности! Тарас же нас разыскал.

– И вытащил ее из окна, – подсказала подруга.

– Точно! Девчонки, хоть Валю и невзлюбили, выгонять не стали. Вот она целыми днями на подоконнике и висела. И пока я экзамены сдавала, – Люся лукаво улыбнулась, – Тарас ее и нашел.

– Дальше понятно: он предложил ей руку и сердце.

– Насчет руки и сердца не знаю, но кое-что предложил. Причем на Томкиной кровати. В общем, был скандал.

– С Тамарой?

– И с Тамарой, и с комендантом, и, в очередной раз, с тетей Ниной.

– Ну теперь-то они живут счастливо?

– Теперь они не живут: Тарас спился, Валя много работает, вся больная.

– То есть чуда не произошло?

– Видимо, нет, – нехотя призналась Петрова, горой стоявшая за справедливость.

Ну уж если за справедливость, то иногда Люся в Айхал звонила, с Валей разговаривала, точнее, слушала. А подруга юности даже иногда отправляла Петровой письма. С фотографиями: в центре – толстая блондинка с крутым перманентом и вытаращенными глазами, вокруг нее – великовозрастные дяди-дети уголовной внешности, чьи мизинцы украшали золотые печатки с крупными камнями.

Свои фотографии Люся ей не отправляла.

Об Одессе Петрова всегда рассказывала с воодушевлением, что и понятно – молодость. На вопросы о личной жизни с готовностью отвечала:

– Знаешь, я такая наивная тогда была, мне всегда казалось, что парням нравиться не могу, что они со мной дружат.

– Это медики-то дружат?

– У тебя какое-то извращенное представление о нашей профессии.

– Минуточку, не вы ли рассказывали, как девчонки на свидание с морячками в окна прыгали, а потом под утро возвращались? Не всегда же в Одессе было лето.

– Ну, во-первых, не все прыгали. А во-вторых, мне особо некогда было – я работала.

– То есть вы не прыгали?

– Я? Нет.

– Значит, кроме Павлика, и вспомнить нечего?

– Ну почему же?

Петрова хитро улыбалась и потягивалась.

Был Владик. Студент-старшекурсник. Номенклатурное дитя с правильными представлениями о жизни. Суть этих представлений сводилась к постоянному соответствию родительским пожеланиям: халат – белый, диплом – красный, жена – скромная.

Иногда Владик отступал от заданного курса и двигался по направлению к тем, кто с готовностью, без ужимок, соглашался поделиться с ним радостью. Естественно, плотской.

В институтской среде любовником Владик слыл отменным: нежным и обстоятельным. Но Петрова ничего об этом не знала, потому что весь первый семестр трудилась как каторжная. Не секрет, что многие вещи она понимала буквально, поэтому слова преподавателей, что студент первого курса работает на свою репутацию, а оставшееся время репутация – на него, восприняла как руководство к действию. По этой причине на первом году обучения Петрова ни разу не сходила на танцы в гарнизонный Дом офицеров, ни разу не проспала утреннюю лекцию, ни разу не сбежала ни с одного общественного мероприятия. Колхозы, субботники, политинформации, комсомольские собрания факультета – все это она воспринимала с противоестественной для семнадцатилетней барышни ответственностью. Кроме того, Петрова устроилась на работу в первую городскую больницу нянечкой. Собственно, ее одесский послужной список мог служить лучшей рекомендацией в профессии: нянечка – медсестра детского отделения, потом – хирургического, потом еще какого-нибудь. Отнюдь не каждый новоиспеченный доктор мог похвастаться таким количеством медицинских «университетов». А вот Петрова могла бы, но… никогда этого не делала. «Было и было…» – пожимала она плечами, чего, мол, тут рассусоливать?

– Вы что, действительно решили набраться опыта и медицинскую карьеру начать с мытья уток?

– Да брось ты, мне были нужны деньги.

Признаваясь в этом, Люся сердилась. Миф о воплощении высокой мечты рушился на глазах младшей подруги. Петрова ощущала себя предательницей по отношению к юности, а потому искала пути к реабилитации.

– Ты понимаешь, – тянула она. – С одной стороны, я зарабатывала себе на жизнь. Стипендии не хватало.

– А разве вам из дома совсем ничего не присылали?

– Мама Лена пересылала какие-то крохи, но я отправляла их обратно. Мне было неловко: она же меня растила, а я – кусок из семьи.

…

– С другой стороны, я многому научилась в профессии.

Петрова не лукавила. И, между прочим, пациенты этими ее умениями активно пользовались: поставьте систему, откапайте взрослого дяденьку, сделайте ребеночку клизму, вставьте дочечке свечечку, уколите, погладьте и все такое. Но прежде, чем это произошло, Петровой пришлось стать каторжницей.

К сессии Люсе приходилось готовиться ночами, и не в комнате, вмещавшей в себя еще трех соседок, а в холле на этаже. Именно его в одну прекрасную ночь и пересек Владислав Геннадьевич Измайлов, тайком пробиравшийся из женского отсека общежития в мужской.

Встреча с Петровой стала для номенклатурного дитяти полной неожиданностью. Никто не мог потрясти обласканного старшекурсницами студента, но вот Люся сумела: линялый байковый халат общего пользования (надевался для тепла бегавшими на лестницу перекурить студентками), две худые ноги в шерстяных носках грязно-серого цвета, распухший от очередного приступа аллергии нос и очки в оправе, лишенной изящества. Петрова шмыгала и прикашливала, но дело свое продолжала – старательно раскрашивала анатомический атлас уже неизвестно на какой странице.

Поначалу Владик заподозрил в этом существе одну из дежурных, но быстро сориентировался, что род занятий свидетельствует о принадлежности к иной социальной категории. Измайлов, набрав в грудь побольше воздуха, замер над ничего не подозревавшей Петровой и по-военному гаркнул:

– Почему нарушаете правила проживания в общежитии? Какой курс?

Люся медленно подняла отекшее лицо с заплывшими глазами и, поправив очки, спросила:

– Что?

– Повторяю вопрос: какой курс и почему нарушаете правила проживания в общежитии?

– Говорите тише, пожалуйста. Все уже спят.

– Не все: я не сплю, вы не спите, она не спит, он не спит, они не спят, мы не спим… Измайлов, – представился полуночник и приземлился рядом. – Владислав Геннадьевич, студент, курс пятый.

– Петрова, – Люся приняла правила игры. – Людмила Сергеевна, студентка, курс первый.

– Ты откуда такая языкастая?

– Обычно говорят, очкастая, – усмехнулась Петрова.

– При чем тут это?

– Я же говорю, обычно. Только ленивый не замечает.

– Значит, я и есть ленивый. Чего творим?

Люся перевернула страницу и торжественно прочитала:

– Мышцы.

– А днем чего, недосуг?

– Недосуг, работала.

– Нужда замучила или ради интереса науке служим? Напоминаю: науке служить – мозги сушить.

– То-то, я смотрю, они у вас девственно влажные.

– Смело, – покачал головой Измайлов. И неожиданно предложил: – А слабо по ночному городу со мной прогуляться?

– Слабо, Владислав Геннадьевич. И по ночному, и по любому другому.

Измайлов опешил:

– Это почему?

– Не хочу.

– А если на свидание приглашу?

– Если на свидание, – Люся улыбнулась, – тогда подумаю.

Петрова захлопнула атлас, прихватила карандаши (те вкусно стукнули друг об друга) и резко встала:

– Спокойной ночи, студент пятого курса.

В ответ Владик, не проронив ни слова, убрал ноги, а полуночница в байковом халате прошла мимо, не оглянувшись.

Дальше все произошло, как в романтической истории: любопытство героя, поиск незнакомки, встреча, первое свидание, второе свидание, прогулки под луной, ночной пляж, платонические чувства, предложение выйти замуж, разлука.

– А разлука-то зачем?

– А я замуж вышла. За Павлика.

– А Измайлов-то вас чем не устроил?

– Я была ему не пара.

– Кто это сказал?

– Все это сказали.

Роман Петровой с Измайловым стал главным событием того учебного года. Причем Люсе даже никто не завидовал, потому что никто не верил в искренность интереса Владика. Студенческое сообщество постановило считать происходящее измайловской блажью: хочет парень взять крепость приступом – пусть берет. Все ждали грехопадения Петровой, даже не догадываясь о том, насколько целомудренными были ее отношения с Измайловым. Владик терпеливо встречал Люсю с дежурства, на правах «старожила» организовывал ей увлекательные экскурсии по Одессе, курировал на экзаменах, пожимал в кино ручку и, обнимая, почему-то всегда прижимался к ее виску. Прижимался, еле ощутимо целовал и вздыхал грустно. Петровой это нравилось.

– И больше ничего не было?

– Нет. Он от меня этого не требовал. К тому же не все объясняется постелью, и это тебе известно.

– С семнадцати до сорока этим объясняется все.

– Зря ты так думаешь. Ему от меня было нужно общение. Мы очень много разговаривали. Обо всем.

– Тогда почему разрыв?

– Он уехал. Попросил ждать его.

– И вы ждали?

– Да, целый год.

– И что же Измайлов? Не вернулся?

– Вернулся. Но за мной ухаживал Павлик, и он решил не мешать.

– А откуда вы это знаете?

– Он сам объяснил мне. В открытке.

– То есть ни встречи, ни разговора не было?

– Нет, – Петрова загрустила. – Я тогда думала, что умру.

Но не умерла, а ушла в работу. Это стало привычкой. Не умерла еще и потому, что могла погибнуть на самом деле: в Одессе случилось землетрясение, и Люся поняла, что от любви не умирают: есть силы пострашнее. Например, силы земли.

В тот день Петрова дежурила в детском инфекционном отделении. Как обычно, готовила инъекции к вечерним процедурам. Как обычно, сверяла каждую дозу с назначением в истории болезни и пересчитывала шприцы на эмалированном лотке. Все было как обычно, за исключением одного – в процедурной слышалось постоянное позвякивание, этакий хрустальный перезвон.

Грешным делом, Люся подумала, что звенит в ушах от недосыпания. Потрясла головой и растерла уши – звон продолжался и с каждой минутой становился все сильнее. Прислушавшись, Люся различила в хрустальном гуле звуки: тонкое клацанье металла и нежное дребезжание стекла. А потом по скользкому белому кафелю на нее просто поехал какими-то косыми рывками столик, издавая довольно мерзкий визг.

Петрова не поверила своим глазам и по привычке подтянула очки к переносице. Все правильно: никакого переутомления, чистая реальность, данная нам в ощущениях. Вокруг все вибрировало.

Люся выглянула в коридор и обмерла: с потолка сыпалась побелка и отваливалась штукатурка. Больничный коридор стал похож на заброшенную каменоломню, над которой неосмотрительно пустили метро. На потолке обнажились когда-то замазанные шпатлевкой трещины, и из них струйкой сыпался белый порошок. Несколько раз гасла лампа на столе у дежурной сестры, а сама сестра с перекошенным лицом следила за действиями своей подчиненной.

И Петрова, и ее коллега синхронно рванули к репродуктору. Так и есть, местное радио транслировало: землетрясение в Одессе, столько-то баллов, население просят срочно покинуть помещения, взяв с собой документы. Текст в репродукторе звучал торжественно, было такое чувство, что началась война. Из палат стали выглядывать обеспокоенные мамочки, некоторые – с грудными детьми на руках.

– Почему нас не эвакуируют? – удивлялись они.

– Спокойно. Все под контролем, – изрекла Люся и удалилась с коллегой на совещание.

– Мы и правда должны их эвакуировать, – занервничала старшая сестра.

– Вдвоем? – логично поинтересовалась Петрова. А потом поделилась своими соображениями: – Во-первых, одних только мамочек в отделении не меньше двадцати человек. Умножаем на два – уже сорок. Плюс дети, лежащие без родителей. Во-вторых, если объявить эвакуацию, начнется паника, все бросятся к дверям, получится давка, могут затоптать друг друга. В-третьих, часть детей – лежачие, часть – под системами. Мы просто не сможем создать всем одинаковые условия для транспортировки.

– Может, тогда позвонить в приемное отделение или ноль один?

– Звони, – согласилась Люся, но попытка не увенчалась успехом: связи не было.

– Я слышала, – наморщив лоб, припомнила старшая сестра, – что во время землетрясения нужно становиться в дверном проеме.

– Исключено! Ты же не поставишь в каждый проем по пятнадцать человек.

– Тогда что делать?

– Посмотрим по обстоятельствам, – предложила Люся и распахнула дверь процедурной.

Видимо, их с напарницей совещание длилось слишком долго. За это время большая часть мамочек успела обрядиться в байковые халаты и выстроиться в коридоре, демонстрируя готовность покинуть отделение.

– Почему нас не эвакуируют? У нас дети!

– Эвакуации не будет, – заверила их Петрова и, направляясь к входной двери, отметила: – Можете расходиться по палатам.

– Вы не имеете права держать нас здесь! – заголосила одна из мамаш, не выдержав нервного напряжения.

– Имею, – уверенно заявила Люся. – Эвакуация больных всех отделений должна проводиться централизованно. Никакого приказа об ее начале пока не поступало. Правда? – обернулась она к напарнице, рассчитывая на поддержку, но никого рядом не увидела.

Люся осталась один на один с обезумевшими от страха мамочками. Стало жутко. Холодными и влажными от ужаса руками Петрова потянула на себя стоявшую в углу швабру, ловко перевернула в воздухе и резко вставила палку в проем между дверными ручками.

– Я сказала расходиться по палатам.

Люсины слова влетели в поле ненависти и страха. И тут потух свет. «Всё», – подумала Петрова и представила детали собственной смерти. Смерть выглядела не героически, а как-то натуралистично и мелко, словно иллюстрация к учебнику по судмедэкспертизе: оцинкованный стол, а на нем – лоскутки белого халата, клочки волос и, в небольшом отдалении, на расстоянии черно-белой линейки, очки с треснувшими стеклами.

«Как-то мне нехорошо, – подумала Петрова и что есть силы зажмурила глаза. – Господи! – взмолилась она. – Ну почему именно сейчас? Ну почему так?»

Всевышний в диалог с просительницей вступать не собирался, но, что странно, не торопились действовать и толпившиеся в коридоре мамочки. Заплакал чей-то ребенок. Петрова вздрогнула: «Началось!» На секунду сверкнул свет, озарив коридор, полный опасности. Люся почувствовала под ногами мощный толчок – и свет снова погас.

«Пора открывать дверь», – решила Петрова и потянула швабру на себя.

Та даже не шелохнулась.

– Черт, – выругалась Люся. – Заклинило.

Видимо, последний земной толчок оказался столь мощным, что одна из половинок входной двери в здании дореволюционной постройки просела, и швабру заклинило намертво.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.