Ох уж эта Люся

– Потеряла.

Петрова была непреклонна:

– Не может быть. Ищи.

Люсина спутница в очередной раз пошла пятнами, бухнулась коленками в подсолнечную шелуху и лихо щелкнула замками фанерного чемодана:

– Счас-счас-счас-счас, – залепетала она. – Где-то был…

Ничуть не смущаясь любопытных взглядов, Валентина, как норная собака, вгрызалась в содержимое чемодана и выбрасывала наружу все лишнее. Лишним в этом ящике было все, за исключением упакованного в шуршащий целлофан пакета документов: школьного аттестата, свидетельства о рождении и паспорта.

– Где? – прорычала Петрова, наблюдая за тем, как подруга вытряхивает из пакета его содержимое.

– Вот! – Валентина вытянула из паспорта серый конверт, изрядно потертый на сгибах.

– Дай сюда, – скомандовала Люся.

Поправив сползшие очки, Петрова вгляделась в расплывавшиеся перед глазами строки. Пожарного переулка действительно не было. Вместо него значился переулок Полярников.

– Ты безнадежная дура, – вынесла она приговор подруге и показала конверт дядечке в льняной рубашке. – Переулок Полярников.

– Есть, есть такой, – обрадовался дядечка. – Пожарного нема, а Полярников бачил. На «шестерке» доихать можно.

– На «шестерке»? – переспросила Петрова. – А какая остановка?

– Конечная, – уже подсказывала толпа.

От нахлынувшей пять минут назад ярости не осталось и следа, Петровой стало неловко, стало жалко бестолковую Валю. Пытаясь справиться с ненужным, в сущности, раскаянием, Люся присела на корточки и помогла ей застегнуть чемодан.

– Дивчата! – вдруг заголосила вся остановка. – «Шестерка»!

От подъехавшего автобуса пыхнуло жаром, из распахнувшихся дверей горохом посыпались пассажиры, подставляя вспотевшие лица свежему воздуху. И благословляемые криком «Канечная!» подруги вошли в салон и плюхнулись на разогретые солнцем сиденья.

– Люсь, ну не злись, – заискивающе попросила Валентина.

– Я не злюсь, – тихо выдохнула Петрова, избегая смотреть на подругу.

– Я же вижу…

«Дивчата» молчали всю дорогу, до самой конечной остановки, в которую упирался знаменитый переулок Полярников. Выглядел он как китайская слобода: одна хибара тесно примыкала к другой. Плетни утратили защитную функцию, превратившись в декоративный элемент, нуждающийся в ремонте. Казалось, к городу слобода почти не имела отношения.

Петровой стало не по себе: она безошибочно уловила внутренний ритм слободской жизни, напоминающий тот, который царил в шахтерских поселках. Была суббота, о чем свидетельствовали развешанное на веревках, а то и по плетням, выстиранное белье и витиевато поднимающийся банный дымок. «Китайская» слобода замерла в предвкушении вечернего отдыха.

Подруги молча брели по переулку, еле передвигая ноги в плотной пыли. Люся чихала, периодически задвигая очки на лоб, чтобы протереть слезящиеся глаза. Они рассматривали номера домов, причем обнаруживали их в самых неожиданных местах. Где мелом, где масляной краской цифры были написаны на покосившихся дверях, скорчившихся калитках, а иногда и на почтовом ящике, прикрепленном прямо к плетню.

У дома восемь оказался неожиданно благопристойный вид: жестяная табличка с названием переулка и номером висела в положенном месте; стены выкрашены свежей краской омерзительного синего, как солдатское одеяло, цвета; доски в заборе – одной высоты, ладно пригнаны друг к другу, и, наконец, перед калиткой на небольшом травяном островке грязно-зеленого цвета развалилась мохнатая животина, вывалив розовый язык прямо в пыль.

Собака часто дышала, изнемогая от полуденной жары, и службу несла как-то лениво, вполсилы. Размеры пса впечатляли. Подруги остановились, не осмеливаясь подойти к калитке.

Молча постояли минуту-другую, а потом Валентина расправила плечи и решительно, как ей казалось, сделала шаг вперед. Собака, не сводя с посетителей глаз, перевалилась на спину, позволив барышням определить свой пол. Но когда Валя подняла ногу, чтобы сделать еще один шаг, кобель утробно зарычал.

– Ой! – от прежней решительности Валентины не осталось и следа. – Люсь, вдруг укусит?

Сменившая гнев на милость перед лицом общей опасности, Петрова шепотом произнесла:

– Если не делать резких движений, не укусит.

Пес, видимо, считал по-другому. Как-то неожиданно рассвирепев, он вскочил, задрал голову и отчаянно залаял.

– Мухтар! – послышался певучий женский голос. – Идь сюда!

Пес дернулся, но боевых позиций не сдал, залаяв звонко и устрашающе.

– Мухтар, ко мне! – скомандовала невидимая хозяйка.

Кобель занервничал, разрываясь между службой и интересом. Служба оказалась сильнее: рявкнув на прощание, Мухтар степенно вошел в калитку.

Девочки поспешили за ним. Навстречу им катилось нечто шарообразное, но невероятно обаятельное:

– Прыихалы? От и хорошо, што прыихалы!

Валентина после этих слов подбоченилась, выступила вперед – но шарик прокатился мимо:

– Валюша, дитынька, – шарик уткнулся в бок изумленной Петровой. – Прыихала. Як на батьку похожа! Така же худа, як он.

Люся растерялась. Зато Валентина, не скрывая неодобрения, отодвинула подругу и с обидой сказала:

– Валюша, между прочим, – это я!

Шарик заметался и поменял траекторию:

– Валюша, дитынька, прыихала! Як на мамку похожа! Така же толста, як вона.

Родственницы обнялись – встреча состоялась. И вскоре Петрова разглядела симпатичную физиономию, обнаженные от плеч налитые руки, натянутое на крепкое тело платье с огромными красными розами и две колотушки-ноги с толстыми грязными пятками.

– Теть Нина, – улыбнулась женщина и потянулась к Петровой.

Люся стояла как истукан, не зная, что делать: целоваться с незнакомыми людьми она не умела, а протянуть руку для приветствия просто не догадалась.

– Это Люся, – по-хозяйски представила подругу Валентина. – Со мной приехала поступать.

Интонация, с которой крупная Валя говорила о Петровой, отдавала некой снисходительностью и переворачивала ситуацию буквально с ног на голову. По тону Люсе слышалось, что она сплошное недоразумение, что взять ее с собой учиться в славный город-герой Одессу – это необдуманный шаг, что нянчиться с подругой не входило в Валины обязанности и что сочувствие к очкарикам – это тяжкая ноша для любого мало-мальски понимающего жизнь человека.

К счастью, тетя Нина оказалась глуха к интонациям племянницы: Петрова в ней вызывала искреннюю жалость – худая, в очках, и коленки торчат, как руль у велосипеда.

– Ты чья? – с неподдельным интересом спросила хозяйка дома номер восемь по переулку Полярников.

– Я Петрова.

Тетя Нина вопросительно посмотрела на демонстративно отвернувшуюся племянницу и, не найдя взаимопонимания, вновь прыгнула в Люсину сторону.

– Ты, часом, не сирота? А то худа больно. Шо, и мамка есть, и батька?

– Люськин отец с ними не живет, – небрежно пояснила Валя. – А у матери своих еще трое.

– Дитынька, – засморкалась тетя Нина, – то-то я смотрю: худа, як щепка, очки по хлазьям, платье сирое…

– Какое? – изумленно переспросила Петрова, одетая в крепдешиновый сарафан синего цвета с ромашками по жеваному подолу.

– Тетя Нина, – высокомерно прокомментировала Валентина, поправляя на голове несуществующую корону, – хочет сказать, что на тебе бедное, неопрятное платье.

Люся сникла. Но милосердие чужой тетки не знало границ: шаровая молния, покрытая огромными розами, решила сделать бедную девочку счастливой и равной собственной племяннице.

– Пидэм-пидэм, – торопила она казанскую сироту, подталкивая к дому своей сросшейся с животом грудью.

Валя плелась следом, досадуя на глупую тетку и наглую Люську. Впрочем, досада не успела укрепиться. Вместо нее появилось здоровое девичье любопытство: перед Валькиными глазами материализовалась фигура из кинохроники «Мы с Трезором на дозоре».

Под раскидистой яблоней на скамейке, тоже выкрашенной в цвет синего солдатского одеяла, в одних штанах со штрипками и в тапочках на босу ногу сидел Хозяин. Его левая рука по-барски покоилась на лохматой башке уже знакомого кобеля.

– Р-р-р-р-р, – утробно пророкотала псина, но быстро умолкла, почувствовав давление хозяйской ладони.

Валины глаза засверкали.

– Я боюсь, – кокетливо обратилась она к сидевшему на скамейке.

– А ты не боись, – успокоил ее парень. – Он не кусается. Он у меня умный.

– Умный не умный, а зверь.

– И я зверь. Меня тоже боишься? – глухо произнес собеседник.

– Тебя? – Валентина повела плечами, явив миру сжатую тесным бюстгальтером грудь. – Тебя не боюсь.

Если бы увлеченная благотворительностью тетя Нина могла на расстоянии почувствовать напряжение между двумя разнополыми зарядами, то она со скоростью шаровой молнии выкатилась бы из дома и, невзирая на опасность, встала бы между ними. Но тетя Нина была занята, потому ситуация развивалась по энергетическим законам безудержной страсти.

Валентина, наделенная соблазнительными формами, томно взирала вокруг, избегая смотреть на сидевшего перед ней владельца умного кобеля. По тому, как она держалась, ее можно было сравнить с самим Наполеоном, осматривающим поле Аустерлицкого сражения. Дивизионный генерал любовного фронта удовлетворенно озирал павшие к ногам жертвы неожиданно возникшей страсти: и пес, и его хозяин плотоядно смотрели на роскошное женское тело, а над ними слагали гимны амуры всех мастей.

– Валя, – зардевшись, произнесла облаченная в одежду смертных аппетитная Венера. – А вы тети-Нинин сын? Тарас?

– Тарас.

– Ясно… А это Мухтар?

Пес навострил уши.

– Мухтар, – лаконично произнес парень и надавил на собачью башку еще сильнее.

Пес в ответ благодарно закосил глазом и пару раз шлепнул хвостом в знак согласия.

– А тетя Нина писала маме, что вы в армии.

– А я и был в армии. Недавно демобилизовался.

– Чего? – не поняла Валя.

– Демобилизовался, – повторил Тарас и похлопал рукой по синей скамейке: – Давай, сестренка, присаживайся. Не бойся.

Со словами «Да я и не боюсь» Валентина сделала шаг вперед, колыхнув грудью так, что по воздуху поплыли какие-то соблазнительные волны.

Второй шаг девушки заставил Мухтара затосковать, застесняться и отвернуться от двуногих. Третьего шага как такового не было: Тарас просто протянул руку и дернул родственницу к себе. Валентина грузно рухнула на скамейку и шаловливо хихикнула:

– Ой!

– Вот тебе и «ой».

– А вы в каком звании?

– Сержант запаса.

И хотя Валечке это ни о чем не говорило, она все равно преисполнилась сестринской гордости и даже придвинулась к Тарасу поближе. Заметив это, брат встречно попытался максимально сократить дистанцию. В результате Валина грудь уперлась в металлический пресс сержанта запаса, отчего тот глубоко задышал и вытер влажные ладони о солдатские штаны со штрипками.

– Поступать приехала? – новоявленный брат пока держал себя в руках.

– Да, – с придыханием подтвердила Валя.

– Тебе оно надо?

– Люське надо. Врачом хочет стать.

– А ты хочешь? – Рука сержанта запаса заскользила по сестринской спине по направлению к вожделенным буграм, каждый из которых был размером с половинку большого арбуза.

– Да, – согласилась Валентина.

– Людей, значит, лечить будешь?

– Буду, – зардевшись, ответила сестрица, и половинки арбуза разом напряглись.

– То-о-очно? – задышал ей в ухо Тарас, и Валю обдало жаром.

– Да, – почти простонала девушка.

Но когда братская рука попыталась как-то уж очень резко укоротить подол, а заодно проверить мраморную гладкость бедра, Валентина уверенно отказалась от осмотра и целомудренно сдвинула колени.

– Жарко, – пожаловалась Валя Тарасу. – Я от жары сознание теряю.

«А я от тебя», – захотелось услышать ей в ответ. И когда долгожданное «Я от тебя» прозвучало, Вале стало настолько приятно, что она неосмотрительно сделала еще одно встречное движение. Его Тарас понял буквально и ринулся в бой. Парня особенно манила Валина грудь, такая же упругая и наливная, как половинки арбузов. От столь непривычных ощущений Валентина залилась краской, но не сдвинулась ни на сантиметр. Похоже, военные действия ей категорически нравились.

Между родственниками шел интенсивный процесс достижения полного взаимопонимания. Первым не выдержал Мухтар и жалобно заскулил. Тарас пнул его босой ногой, но пес не успокаивался и бил тревогу изо всей своей собачьей нравственности. Верный своему долгу – служить хозяину, он старался изо всех сил, но Тарас игнорировал собачье рвение. Тогда Мухтару не осталось ничего другого, как обратиться в вышестоящие инстанции, возглавляемые шаровой молнией по имени Нина Семеновна. Она же – «мать». Она же – «теть Нина». Она же – «добрейшей души человек».

Пока брат с сестрой с интересом изучали друг друга, добрейшей души человек наслаждался ролью факира. Распахнув дверцы дубового шкафа величиной с каморку Раскольникова, «теть Нина» придирчиво осматривала содержимое. Там хранилось богатство, способное превратить Золушку в принцессу. Линялые крепдешиновые платья напоминали послевоенные фасоны, скроенные швеей-самоучкой. Размер был чуть больше Люсиного, но значительно меньше габаритов самой Нины Семеновны, что еще раз подчеркивало древность происхождения нарядов.

– Нравится? – не сомневаясь в положительном ответе, спрашивала хозяйка Петрову.

– Нравится, – не сомневаясь, что именно так и надо говорить, отвечала Золушка, ощупывая цветастый шелк на плечиках.

– Вот и надевай, – расщедрилась Нина Семеновна и одобрительно кивнула Петровой.

В это время Мухтар, веривший в высшую справедливость в образе матери Хозяина, выскочил из-под скамьи и, отставив решительно заднюю лапу, призывно залаял в сторону дома, в одной из комнат которого шла примерка. Ни о чем не подозревавшая фея выглянула в окно:

– Тарас, сынку, шо этот проклятущий кобелина брешет? Чи кто прыйшел?

Словесный разряд шаровой молнии пролетел мимо сыновних ушей. Да и как бы Тарас ответил, если был так увлечен неожиданно обретенной сестрой. Движения рук сержанта запаса напоминали точные и нежные касания сапера. И как только специалист убеждался, что взрыва не будет, то бросался на вожделенный объект, как голодный пес на сахарную кость. Валечка в этот момент тихо постанывала, покорно опустив руки по швам. Даже не знакомому со стратегией и тактикой человеку стало бы понятно: крепость взята, победа на стороне нашей доблестной армии в лице Тараса Шепитько.

Но и победители, бывает, остаются хоть и с трофеями, но без наград командования.

Командование, раздраженное настойчивым лаем сторожевого пса, осталось крайне недовольно увиденным. Оно просто представило зал суда, синюю форму прокурора, укоризненный взгляд обманутых родственников, бритую голову вчерашнего победителя, огромный, до носа, живот племянницы и свои седые виски. Этого командование допустить не могло, а потому истошно заголосило:

– Тарас, кобель ты такий! Шо ты робишь, дурынь? А ну брось! Я тоби сыйчас… Валька, сучка! Вся – в мать…

Первой очнулась Валечка и оттолкнула брата. Тот не сразу понял, что скоро – трибунал, а потому попытался возобновить процесс. Это и стало тактической ошибкой сержанта запаса. Шаровая молния выкатилась из дома – и жестокие репрессии начались прямо у злополучной скамейки. Сначала Нина Семеновна залепила пощечину племяннице, потом – сыну, потом – снова племяннице, потом – оплеуху сыну. Даже Мухтару и тому досталось. В итоге пес ретировался к забору, Валя – к дому, и только Тарас не сдвинулся с места, приговаривая, не глядя на мать:

– Ну и шо? И шо ты взбеленилась?

От возложенной на нее ответственности женщина расплакалась и запричитала:

– Ты дурной. Кобель. Вона – сучка. Шо я ейной матери кажу? Батьке кажу? Шоб духу ее здесь ни было!

– Ма-а-ать, – протянул Тарас. – Ты успокойся, не трону я ее.

В ответ Нина Семеновна завыла, но взгляда от окна, где маячила проклятущая Валька, не отвела:

– Телеграмму дам батьке, пусть побачит, яка у него дивчина уродилась.

Тарас уговаривать мать не стал, сел рядом, достал изрядно помятую пачку папирос и задумчиво вынул из нее одну. Помял, вложил обратно и с тоской посмотрел в сторону все того же окна. Нина Семеновна перехватила взгляд сына и сразу поняла: плохо дело. Вытерла слезы и покатилась к дому.

– Сумасшедшая ты, Валь, – Люся действий подруги не понимала. – Ты ж его первый раз видишь!

– Ну и что?

– Ну и то: выгонят тебя отсюда.

– Не меня одну, тебя тоже выгонят.

Петрова не успела ничего ответить. Дверь распахнулась, и шаровая молния засветилась агрессивными огнями. Общий смысл этой цветомузыки сводился к единственной фразе: «Пошли вон!»

Валя, получившая предложение выбрать между позором и забвением, выбрала второе. И вскоре девочки покинули гостеприимный дом, сопровождаемые негостеприимным взглядом Нины Семеновны Шепитько. Пока шли к остановке, молчали…

Еще бы! Петрова осталась без нового платья, Валя – без нового брата, Тарас – без удовольствия. Грустная, в принципе, история, комментарий к которой уже был составлен века два назад: «А счастье было так близко, так возможно!»

– Ты не поверишь! – хохотала Люся. – Что значит судьба! Она ведь выйдет за него замуж!

– Он же брат…

– Ну и что? Такое бывает.

– Это понятно, что бывает. А как же тетя Нина?

– Тетя Нина? Сначала сопротивлялась, проклинала, перед Тарасом на колени падала – умоляла с родней не ссорить… Но Валентина впилась в него мертвой хваткой.

– Любовь, что ли, такая?

– Про любовь не знаю. Мне кажется, просто домой не хотела возвращаться.

– Не вернулась?

– Нет. Хотя в институт не поступила.

– Чего же она в Одессе делала?

– Ничего. После того как Тарас ее из окна общежития вытащил, быстро забеременела. Рожала уже в Айхале. Это где-то на Севере.

– Понятно, жару ведь ваша подруга, кажется, плохо переносила?

– Она действительно жару не переносила, – с готовностью подтверждала Люся, намеренно не замечая подвоха в вопросе подруги. – Ты же помнишь, я рассказывала. И про общежитие рассказывала.

– Про общежитие не рассказывали.

– Да ты что?!

Девочки уже потащились к остановке, а тетя Нина еще долго не могла успокоиться. Душу ее разрывали два чувства: мести и вины. Причем второе не давало развиваться первому – поэтому ни на какую почту «стучать телеграмму» Валиным родителям тетя Нина не пошла, а через день отправила сына искать пропавшую родственницу.

Где могли находиться беглянки, сержант догадался довольно быстро и отправился в район студенческих общежитий. Каково же было его удивление, когда на вахте мединститута ему сообщили, что приемная кампания еще не началась и предоставить информацию о двух иногородних барышнях нет никакой возможности. Это было истинной правдой: до начала подачи документов оставалось еще какое-то время. Тарас растерялся.

Но растерялся не только он. Например, Петрова, узнав, что ночевать негде, предложила Валентине вернуться в злополучный переулок Полярников. Та с негодованием отказалась, укоризненно посмотрев в глаза подруге.

В результате две иногородние девицы сидели возле заветной общаги и с завистью смотрели на ее обитателей.

– Что-то нужно делать, – промолвила Петрова. – Не ночевать же на улице.

– Говорила я тебе, – проворчала Валентина. – Ничего хорошего из этого не получится. Надо ехать домой.

– Ну и поезжай, – абсолютно спокойно обронила Люся.

– А ты? Ты поедешь?

– Нет. – Петрова умела быть твердой.

Валя заплакала – она с трудом мирилась с разочарованиями:

– Зачем я тебя только послушалась?

– Ты меня как раз не слушалась, – без эмоций отреагировала Люся.

– Ты мне обещала, – набирала обороты Валя, – что все будет хорошо! А нам ночевать негде! Документы начнут принимать только через три дня! Я есть хочу.

– Валь, а я-то здесь при чем?

– При том! Если бы не ты, я бы никуда не поехала!

– Так возвращайся.

– Не хочу возвращаться.

– Ну, значит, не возвращайся.

– Тебе легко говорить, – залилась слезами Валентина.

У Петровой проснулась совесть и обострилось чувство ответственности.

– Подожди, я сейчас, – предупредила она плачущую подругу и направилась к общежитию.

Из распахнутого окна первого этажа раздавался женский смех. Это Люсю приободрило.

– Девчонки! – крикнула она в наполненную смехом комнату.

– Чего тебе? – легла грудью на подоконник разбитная загорелая блондинка.

– Помогите нам, – приступила Петрова к делу. – Мы приехали поступать, а документы начнут принимать только через три дня. И без направления из приемной комиссии общежитие нам не дают. В общем, ночевать нам негде… Может, пустите?

Блондинка исчезла, и смех на какое-то время прекратился. «Кого нужно пустить?» – донеслось до Петровой, и она внимательно прислушалась.

– Томка, ну зачем нам нужны еще две?

– Они нам, конечно, не нужны, но ведь мы тоже когда-то сюда приехали, никого не знали, – увещевала соседок Тамара.

– И что, теперь всех абитуриентов у себя селить будем?

– Зачем всех? Только этих двух!

– Тогда чтоб с толком: пусть хотя бы полы помоют и окна.

– Ну, окна мыть ни к чему, – возразила Тамара. – А вот полы и ужин приготовить…

После долгих препираний Петрову позвали.

– Берете?

– Берем, но при одном условии.

– Мы согласны.

– Подожди соглашаться, может, раздумаете.

– Не раздумаем, – заверила Петрова.

В окно выглянули остальные девушки и затараторили. В результате условий оказалось не одно, а очевидно больше: полы мыть, еду готовить, по тумбочкам не лазить, чужое не надевать, в комнату заходить не через вахту, а исключительно через окно.

Неспортивная Петрова прыжков с препятствиями не испугалась, в очередной раз заверила благодетельниц, что очень даже «за», и позвала Валентину. Та медленно подошла.

– Валь, представляешь, девочки согласились нас приютить. У себя в комнате.

– Хорошо, – с достоинством ответила Валечка и, подхватив только свои вещи, направилась ко входу в общежитие.

– Стой! – засуетилась Петрова. – Туда нельзя. Вахтер не пустит, у нас пропуска нет. В окно нужно лезть.

– Я в окно не полезу, – категорически отказалась еще одна неспортивная девушка и вернулась к скамейке.

– Я тебе помогу, – пообещала Люся.

– А ты сама-то залезть пробовала?

Отступать Петровой было некуда, позади – только застеленные газетами скамейки. Люся браво подошла к распахнутому окну, поставила правую ногу на кирпичный выступ, приподнялась, зацепилась руками за подоконник и взлетела вверх. Там ее приняла Тамара:

– А вещи?

– А вещи Валя подаст.

– Вот эта толстая?

– Она не толстая, – вступилась за подругу Петрова.

– Очень даже толстая, – Тамара прищурилась, – и недовольная. Эй, – завопила она. – Вещи давай!

Валя даже не повернула головы.

– Слушай, она у тебя не просто толстая и недовольная, но еще и глухая! Как твою толстуху зовут?

– Валя.

Тамара набрала в грудь воздуху и заорала:

– Валенти-и-на, оглохла? Вещи дай!

Валя, втянув голову в плечи, повернулась на крик и перебежками, попутно переставляя теперь уже два чемодана и рюкзак, бросилась к окну. Петрова глазам своим не поверила: под зычными командами Тамары Валя превратилась из барыни в услужливую холопку. Доставив вещи к окну, пышная Валентина суетливо заметалась рядом и подала нехитрое, но громоздкое барахло.

Тамара, скрестив руки, дождалась, когда загрузка вещей в комнату подошла к концу, и зычно скомандовала:

– Теперь ты давай.

Валечка послушно кивнула и попыталась повторить за Петровой спортивные па. Так же поставила ногу на выступ, так же зацепилась руками за подоконник, но взлететь, подобно птице, не смогла. Только нелепо взмахнула руками-крыльями и грузно приземлилась на ноги.

– Давай еще раз, – снова скомандовала Тамара.

Валя вновь повторила попытку и так же безрезультатно.

– Ну и корова, – подытожили глядевшие в окно девушки.

Валентина готова была заплакать, но собравшаяся у нее за спиной толпа любопытных заставила собрать волю в кулак и вновь попытаться взять высоту. Не тут-то было. В результате Тамара обратилась к зрителям:

– Подтолкните, что ли, девушку!

Валя покраснела, но помощь приняла. Бодрый юноша, отвешивая скабрезные замечания, пристроился сзади и возложил руки на крупные ягодицы.

– Не надорвись, – съязвила Тамара, глядя на довольное лицо соседа по общежитию.

– Не надорвусь, – заверил тот. И, не отпуская рук, скомандовал спортсменке-неудачнице: – На счет «три» подскакивай. И-и-и раз, и-и-и два, и-и-и три!

Валечка послушно и старательно подпрыгнула. Получилось гораздо лучше. Высота была взята с виду легко, но по правде – не совсем: девушка плюхнулась на подоконник, выставив на всеобщее обозрение шикарный зад.